Айриш-бой для сицилийца

– Давай, расскажи мне красивую ложь, – подбодрил его Энтони, закуривая. – Тем приятнее мне будет выбить из тебя правду.

Пепел он стряхнул прямо на фотографии.

Том заставил себя посмотреть ему прямо в глаза.

– Я пошел к нему ради тебя, – выдохнул он. – Я хотел узнать… помочь тебе. Я не сдал тебя ФБР, почему ты думаешь, что я крыса? – напомнил он.

– Помочь мне? – затянувшись, Давид выгнул бровь. – Это каким же образом? ФБР нечего было предъявить лично тебе, вот ты и не сдал меня… чтобы сдать ему!

– Я не делал этого… Поверь мне, я не предавал…– Том всхлипнул, где-то в глубине души уже понимая, что это конец.

Но Энтони не верил, и следующий удар нанёс под ребра, а потом ещё и ещё один. Когда Том упал, он сгреб его за ворот и потащил к какой-то кушетке, на которую свалил ирландца, как гору тряпья.

Том после этих ударов закашлялся так, что ему казалось, что он сейчас выплюнет свои легкие. Боль разливалась под ребрами по животу, а в глазах стояли слезы.

– Пожалуйста, Тони! – хрипло простонал он, понимая, к чему идет. – Нет! Не надо…

– Не надо что? – тот смотрел на Тома со странной смесью брезгливости, отвращения и вожделения. – Ты подстилка, Том, и только так тебя и надо использовать, – предупредил он, расстегивая брюки.

– Ты… ты обещал не причинять мне боль, – как бы глупо это ни звучало, Том надеялся на проблеск милосердия. Или хотя бы лишние минуты, оттянуть неизбежное. Ужас поднимался в нем в ожидании еще большей боли, воспоминания тут же всплыли на поверхность, словно раздувшийся утопленник. Сердце колотилось где-то в горле, а во рту было сухо.

– О, я мог бы припомнить, сколько всего ты мне обещал, – глаза Энтони сверкнули сталью, и он принялся буквально срывать брюки с Тома, наверняка уже этим причиняя ему боль.

Впрочем, когда они оказались у щиколоток, Давид там их и оставил, стреножив паренька.

– Что, моего члена этой дырке было мало? – без смазки и слюны он вогнал в Тома два пальца.

Все, что было дальше – одна сплошная боль, ужас и унижение. Том быстро осознал разницу, когда насилуют и причиняют боль намеренно, делая это в тысячу раз хуже и больнее. И это продолжалось и продолжалось, и скоро у него не осталось сил умолять остановиться. Он просто ждал, когда это закончится. Но дальше было только хуже.

Когда Тони сорвал свою злость и похоть, он позволил своим лейтенантам продолжить насиловать Тома. Это был только первый круг ада. Через несколько часов на его теле не осталось живого места, он был покрыт кровью, слезами и спермой. Его заставили быть послушной сучкой. Имели в рот, в задницу, даже пытались вдвоем сразу.

Когда наступила короткая передышка, Том ощутил себя куском мяса, он скрючился и дрожал на кушетке, но резкий пинок спихнул его на пол. Боль вспышкой отозвалась во всем теле.

– Теперь ты будешь петь, птичка, – голос Тони врезался в разум, как нож в масло. Помощники Тони усадили Тома на стул, и сам факт сидения уже причинял нешуточную боль. Его ноги развели и привязали к ножкам, руки скрутили и связали за спиной. Перед мутным от слез и боли взглядом появился Тони, уже одетый, закатывающий рукава, словно его ожидала тяжелая работа.

Еще во время учебы в школе Тому доводилось слышать про произведение некоего Данте. Тогда его удивило, что человек, описывающий Ад, назвал свою работу "Божественная комедия".

Сейчас, когда его и без того изувеченное тело, стало обзаводиться ожогами от сигарет, которые об него тушили, порезами, новыми кровоподтеками от ударов, ему казалось, что он лично тащится по всем этим кругам ада.

От грешников его отличало лишь одно – возможность умереть.

Умолять прекратить он перестал уже давно, только мысленно молился о том, чтобы хоть какая-то сила прекратила его муки.

На вопросы он тоже не отвечал, лишь иногда слух вылавливал имя и фамилию – Энди Рапаче, и тогда он молился о том, чтобы когда-нибудь встретиться с итальянцем на том свете.

Пытки длились много часов. После этого Тома окатили ледяной водой и оставили там на полу, связанным. У него не осталось сил даже чтобы перевернуться. Он лежал, уткнувшись лбом в заплеванный пол, не обращая внимания на боль и онемение в руках. Ему было то холодно, то жарко, его била дрожь, а разум был затуманен. Ему вдруг стало казаться, что он снова на корабле, плывет из Ирландии в Америку, и тот тонет.

Он запаниковал, захлебываясь, вскидываясь, и осознал, что смог задремать, а теперь его будили, поливая водой, пытая и доводя до исступления.

Ему не давали есть. Не давали спать. Били. Бросали голым и связанным на полу, и снова все повторялось. Его снова и снова спрашивали о планах Мазари, о роли Рапаче, о других диверсиях. Том молчал.

– Ты действительно крепкий орешек, – на третий день признал Тони, глядя на то, что когда-то было Томом. Грязное и избитое тело уже было трудно назвать человеком. – Поступим проще. За тебя все расскажет сам Рапаче. Устроим очную ставку, птичка. Посмотрим, что он скажет. Но я уверен, он не такой крепкий как ты. Будет очень обидно сдохнуть ради такого подонка как он, а?