Айвазовский

Однако на долю Айвазовского выпало немало и негативной критики. Александр Иванов, автор картины «Явление Христа народу», считал, что известность феодосийского живописца во многом определена «газетной шумихой». Критические отзывы стали особенно многочисленными, когда на смену романтизму пришёл реализм, когда выставки передвижников с их критикой российской действительности собирали полные залы. Тот же Иван Крамской, как и Всеволод Гаршин, упрекал мариниста в недостаточно высоком художественном качестве его заказных картин. В одном из писем П. М. Третьякову Крамской писал следующее: «...я по вашей просьбе осматривал выставку картин Айвазовского в Академии и ни одной из них не рекомендовал приобресть... таких чистых и ярких тонов, как на картинах Айвазовского, я не видал даже на полках москательных лавок»[445]. Александр Бенуа заключал, что творчество автора «Девятого вала» не соответствует общему руслу развития отечественного искусства. Но даже в резких высказываниях не могло не сквозить понимания исключительного таланта мариниста, незаурядности его личности и той значимой роли, которую он сыграл в мировом признании отечественной живописи. Вряд ли можно согласиться с субъективизмом восприятия полотен феодосийского живописца А. Н. Бенуа. Подчеркнём те немногие условно позитивные высказывания, которые он всё же оставляет, очень скупо, словно делая над собой усилие: «А в нём было хорошее. Айвазовский действительно любил море, и нужно сознаться, что, несмотря на всю рутину, любовь эта нашла себе выражение в лучших вещах его, в которых проглянуло его понимание мощного движения вод или дивной прелести штиля — гладкой зеркальной сонной стихии. В Айвазовском рядом с негоцианскими, всесильными в нём инстинктами, бесспорно, жил истинно художественный темперамент, и только чрезвычайно жаль, что русское общество и русская художественная критика не сумели поддержать этот темперамент...»[446] Уже в XIX веке слова «достойны кисти Айвазовского» стали восприниматься как устойчивое выражение, приобрели нарицательный характер.

Следует отметить и то, что, проводя общее сравнение между отечественными и западными художниками, А. Н. Бенуа отдаёт предпочтение последним, но при этом из пейзажистов-соотечественников выделяет именно Айвазовского, как мариниста, приблизившегося к традициям и профессиональному уровню Запада» Он пишет: «Любопытнее других среди русских пейзажистов 1840-х — 1850-х гг. — Айвазовский, в котором, сильнее, чем в других, отразились романтические веяния и который своей страстью к водной стихии выгодно отделяется от умеренных и благоразумных своих товарищей...»[447] Об исключительном пристрастии к «водной стихии» художника писал его младший современник живописец К. С. Петров-Водкин, несколько пренебрежительно упоминая в своей монографии «Пространство Евклида» о «водяном Айвазовском»[448], а также подчёркивая, что достижение его искусства состоит лишь в том, что «в одном месте так нарисовал виноград, что воробьи прилетают его клевать»[449].

Приведённые отзывы отчасти перекликаются со словами знаменитого критика В. В. Стасова. Известно, что Айвазовский очень быстро создавал свои марины, нередко в течение всего лишь одного-двух часов. Стасов, несомненно, признающий масштаб творчества мариниста, по этому поводу замечал: «Кто пишет двухчасовые картины, то про себя держи этот несчастный секрет, не выводи его наружу, а особенно не разоблачай его перед учащейся молодёжью, не учи её легкомыслию и машинным привычкам»[450]. Однако несколько большая доля справедливости содержится в другом заключении «пламенного» критика о выдающемся маринисте: «А Айвазовский, не точно ли до такой же рутины дописался и он, со своими вечно одинаковыми голубыми морями, лиловыми горами, розовыми и красными закатами, со своим вечно дрожащим лунным светом и с прочею своею застарелою и застывшею неправдою и преувеличением? Да, отвечу я: но у Айвазовского есть, несмотря на это, своя действительная поэтическая жила, есть порывы к истинной красоте и правде; притом он своё дело сделал: он двинул других по новому пути — что же эти-то сделали, эти, его наследники?»[451] Вопрос риторический, но актуальный и, конечно, не только в отношении развития искусства Ивана Константиновича, но шире — в отношении наследников каждого великого деятеля в какой бы то ни было сфере. Как жаль, что среди них находим так немного достойных, которые хотя бы отдалённо могли приблизиться к уровню таланта и масштабу личности того, кому наследуют. И тем более важно ценить и сохранить через столетия память о великих людях, чьи имена и деяния составляют наше национальное достояние.

И потому более объективно, на наш взгляд, лаконичное заключение И. И. Шишкина, именовавшего И. К. Айвазовского «патриархом-маринистом»[452]. Современник выдающегося феодосийца, ректор Санкт-Петербургского университета М. И. Владиславлев оценивал его творчество эмоционально, как подобает творческому человеку, и вместе с тем объективно и последовательно: