Айзек и яйцо

Ответа на это у Айзека не нашлось бы. Это Мэри всегда все знала. Это она фонтанировала идеями. Вспомнить хотя бы заделы всех тех книг, которые она так и не успела написать: о йоркширских шахтерах, докопавшихся до живых динозавров, об оживших и затеявших войну лондонских скульптурах, о животных с Ноева ковчега, которые, устроив переворот, стали мародерствующими пиратами. Именно Мэри научила Айзека составлять списки – прагматичный подход для несобранного энтузиаста. Она знала, что идея ему понравится. Он часто бросал работу на полпути: так и не дореставрировал антикварный письменный стол и недорасписал бочку из-под масла, которую пытался превратить в садовую коптильню для мяса, а в итоге отнес на свалку. Он не мог зарабатывать на жизнь текстами, так же как Мэри не могла зарабатывать очки в «Пикшенери»[56] рисованием. Списки помогли ему взять себя в руки и привнести в свой хаос частичку строгого порядка Мэри. Они были идеальным союзом творческой мысли и бьющей во все стороны энергии. Они были диаграммой Венна[57]: окружности «Айзек» и «Мэри», на пересечении которых в похожем на яйцо овале притулились «списки». Они были двумя сторонами одной медали, которую уход Мэри подбросил в воздух. Как только Айзек прекратит крутиться, он станет парадоксом – односторонней медалью. Но он все вращается и вращается, отказываясь приземляться.

Айзек никогда не умел разгадывать кроссворды из «Таймс», но Мэри постоянно обращалась к нему за помощью – а еще она всегда оставляла на него самые сложные части пазлов, которые они собирали на журнальном столике в гостиной: волнующееся море, хмурое небо. Они вместе решали головоломки по поиску слов – начинали с разных концов и сталкивались посередине, смущенно хихикая, потому что оба считали подобные загадки до неприличия детскими. Неужели мы хоть в чем-то сошлись? Да уж, в головоломках и списках. С другой стороны, Мэри была автором книг для детей. Уж она-то не сомневалась в том, что взрослые концепции лучше всего доносить через самое простое, самое «детское».

Кажется, будто это может длиться вечно, будто Айзек и Эгг так и продолжат жить, как монахи в уединенной обители на вершине горы. Пока окна и жалюзи закрыты, а люди из списка контактов в телефоне Айзека остаются именами из списка контактов и не появляются на пороге его дома, ситуация почти под контролем. Айзек следит за сообщениями, покладисто отвечая, что он «в норме», «занят» и, конечно же, «продолжает жить дальше». На самом деле дальше дивана он уползает редко. Обычно он неподвижно сидит с подушками под спиной и одеялом на коленях. Эгг устраивается рядом, в руках у обоих тарелки, на которых остывают тосты с фасолью. Айзек умел скрываться за дымовой завесой лжи задолго до смерти Мэри. Ему не составляет труда натягивать на лицо улыбку – тем более виртуальную. Видится он только с доктором Аббасс – и только раз в неделю. Он даже оставляет Эгга одного – при условии что он отыщет на книжных полках что-нибудь полезное и продолжит учиться или протрет эти самые книжные полки своими послушными длинными руками. Он постоянно общается с Эггом и иногда – с доктором Аббасс. Но пускать в свою жизнь других людей? Увольте, для этого и изобрели телефоны.

– Не пускаем волков на порог, – поясняет он Эггу. Эгг не знает, кто такие волки, но все равно кивает.

Недель шесть выбранная стратегия их не подводит. Но однажды утром, спускаясь после завтрака с грязными тарелками в руках, Айзек обнаруживает, что система дала сбой. Волки все же добрались до его порога: за матовым стеклом вырисовывается тень, явно планирующая нарушить их с Эггом идиллию. Айзек замирает. Через открытые двери кухни и гостиной он наблюдает, как фигура подплывает к занавешенному жалюзи окну и увеличивается в размерах, очевидно, пытаясь заглянуть внутрь. Айзек ставит тарелки в раковину, сердце готово выпрыгнуть из груди. Когда он осторожно заглядывает в гостиную, тени уже нет. Он возвращается на кухню, затем аккуратно высовывается в коридор – и взвизгивает. Тень снова караулит его по ту сторону входной двери. Она смотрит на него – прямо сквозь матовое стекло. Она тоже растеряна. Размытая рука тянется к дверному звонку, но за этим движением не следует привычного динь-динь. Вместо этого раздается голос.

– Я вижу тебя, Айзек, – говорит Джой. – Ты меня впустишь?

Айзек сглатывает. Смотрит на лежащие в раковине грязные тарелки. На искаженный матовым стеклом силуэт Джой. На лестницу – там, наверху, его ждет существо, которое он так старательно ото всех прячет. Тихонько выругавшись, Айзек бросается в прихожую, по направлению к входной двери, но у подножия лестницы разворачивается и начинает подниматься.

– Дверь заперта, – оправдывается он перед сестрой.