Айзек и яйцо

Айзек помнит, как ему сообщили про Мэри. Помнит, как его привели на опознание. Помнит, как подумал: «Это не моя Мэри». Не из-за того, что ее кожа казалась еще бледнее, чем обычно, и не из-за лишенного жизни взгляда. Нет-нет. Просто «моя Мэри всегда спит на животе».

Что же было дальше? Воспоминания снова подергиваются пеленой тумана. Следующие недели он помнит смутно: как не спал, сгорбившись на неудобном деревянном стуле у аппарата искусственной вентиляции легких, как выискивал хоть какие-нибудь признаки жизни на лице своего сына. Он помнит, как потерял сознание и рухнул на пол похоронного бюро, увидев маленький детский гробик. Помнит, как заявился в больницу пьяным – чудовищный позор! – хотя пообещал Джой не садиться за руль в нетрезвом состоянии. Помнит, как снова напился через неделю после похорон – на этот раз он искал на дне бутылки храбрость. Он сидел в ближайшем к крематорию пабе и вливал в себя стакан за стаканом. На нем по-прежнему был надет траурный костюм – за все это время он так и не удосужился его снять. Еще он помнит, как украл прах Мэри, высыпав его в пустую жестяную коробку из-под печенья «Уокерс», и как одним ранним утром с ужасом обнаружил себя на мосту, где она погибла. Все последующие месяцы сливаются в памяти воедино. Он пробовал справиться с горем: ходил к психотерапевту, даже составил список, который должен был помочь ему собраться. Он также пробовал взять себя в руки: побороть приступы паники и безмерное чувство вины, перестать названивать доктору Пак, лечащему терапевту его сына, чтобы в очередной раз порыдать в трубку, возвращаться домой, вместо того чтобы днями спать в детском отделении реанимации и интенсивной терапии, вынуждая медсестер приносить ему одеяла. Если раньше Айзека Эдди определял страх, то после аварии его затопило всепоглощающее чувство вины. Стоило ему выйти из дома, чтобы навестить сына, вина начинала сочиться из каждой его поры. Вина разрушила его разум – все остальное он разрушил сам.

По праздникам Айзек и Мэри традиционно устраивали себе киновечера. Они посмотрели множество замечательных фильмов, но ни один не зацепил ее больше, чем «Титаник». Она просто обожала душещипательные любовные драмы. Айзек не стал показывать «Титаник» Эггу – зачем бить самому себе под дых? Он вспоминает, как через несколько дней после гибели Мэри наблюдал за их малышом – как он цеплялся за жизнь на больничной койке в три раза меньше покачивающейся на волнах двери, благодаря которой выжила Роуз. Как же он мечтал оказаться с ними в этой треклятой машине – пойти ко дну вместе со своим кораблем. Но нет – ему выпала роль человека, который, растолкав женщин и детей, пробрался в спасательную шлюпку. Айзек Эдди должен был сгинуть с кораблем – но он сидел в безопасности, наблюдая, как его жена и ребенок тонут. Айзек Эдди должен был поехать в Шотландию – но он остался дома и теперь тонет в собственном чувстве вины. Айзек Эдди привык носить маски, но и представить не мог, что ему придется примерить и эту личину – личину вдовца. А с ролью отца-одиночки он и подавно не справится. Айзек стоит в кабинете своей покойной жены и буравит невидящим взглядом освещенную фонарями улицу, устрашающе тихую и пустынную. Где-то за горизонтом, по ту сторону моста, возвышается больница. Взгляд Айзека скользит выше, он смотрит на луну, на звезды и наконец возвращается с небес на землю. Его внимание снова привлекает тетрадь. Затем – разбросанные по полу книги. С его губ срывается тихое:

– Эгг.

С мыслью про Эгга возвращается чувство вины. И вот Айзек пробует взглянуть на произошедшее его глазами. Злодеем в этой истории явно выступает Айзек. Что плохого в проявленном Эггом любопытстве? Что плохого в его желании узнать, что спрятано в комнате на верхнем этаже дома? Все это время Айзек врал Эггу, скрывал от него правду. Но Эгг проницательный – и за это Айзек взял и выгнал его из дома. Айзек снова выглядывает в окно – улица все так же пустынна. Машина припаркована там, где он ее оставил – ясное дело, водить-то Эгг не умеет. Далеко ли может убежать коротконогое яйцо в такой темени? Далеко ли убежал Эгг? Сердце Айзека снова пропускает удар. Горло сдавливает спазм. Он качает головой и выходит из кабинета, едва осознавая, что все еще сжимает в руках желтую тетрадь. Он начинает спускаться по лестнице и, не успев сойти на первый этаж, врезается в дымное облако. Он что, забыл выключить духовку? Нет, конечно, – он ею не пользовался. Запаха Айзек тоже не ощущает. Эгга нигде нет. Входная дверь закрыта, а значит, облако не могло приползти с улицы. Айзек стоит на нижней ступеньке, одной рукой держась за перила, а другой прикрывая глаза. Он щурится, пытаясь разглядеть источник бедствия сквозь плотную завесу. Наконец он понимает, что облако протискивается в коридор из двери гостиной, и в ужасе распахивает глаза. С его губ слетает испуганное:

– Мэри.