Академия Князева

– А, это так, для отвода глаз… Андрюшенька, ну как ты живешь? Здоров? Похудел что-то, бледный с лица. Болеешь, что ли? Какой-то ты не такой.

Валя пытливо смотрела ему в лицо, в глаза, точно пыталась загипнотизировать его взгляд, но Князев заметил, что и она изменилась, и все то, что Валя говорила сейчас о нем, в одинаковой степени относилось и к ней.

– Чего мы тут стоим, пойдем куда-нибудь, – предложил Князев, и они тихонько пошли вдоль длинного штакетника, ограждающего летное поле.

– Как твои жильцы? – спрашивала Валя, все так же пытливо, но теперь сбоку заглядывая ему в лицо. – Квартиранточку небось уже прибрал к рукам? То-то я смотрю – гордый стал такой, прямо…

– Перестань! – с досадой сказал Князев. – У тебя одно на уме…

Валя обиженно осеклась, дальше шли молча. Князеву стало жаль ее, но не было охоты ни разуверять, ни обнадеживать. Чтобы не молчать, он спросил:

– Дети здоровы?

– Здоровы.

– А старуха?

– Что ей сделается…

– Уголь-то привезли тебе?

– Привезут… когда зима кончится.

– Может быть, дров выписать?

– Спасибо, обойдусь.

– Ну, гляди.

И опять молча шли вдоль штакетника. Дорога сворачивала влево, в аэропортовский поселок и к рыбозаводу, и они повернули назад. Стемнело окончательно. В свете аэродромных огней Валино лицо было отчужденным, закаменевшим. Князев взял ее за локоть.

– Столько не виделись и поговорить не о чем.

– Я же необразованная… – Валя рывком освободила руку.

– Валюша, ну что ты, в самом деле, какая тебя муха укусила? Образованная, необразованная – как в отделе кадров. Нам-то с тобой что за дело до образовательного ценза?

– Правильно, Андрюшенька, чтобы спать с мужиком, образования не надо. Дело нехитрое, как и детей рожать. Прости меня, дуру.

Князев вновь завладел ее рукой, снисходительно сказал:

– Успокойся, ты какая-то взвинченная сегодня. Давай сходим в кино на восемь часов, потом еще погуляем, в половине одиннадцатого дома будешь.

– Нет, Андрюшенька. Отгуляли мы.

Сказано это было так веско и так строго, что Князев приостановился, придержал Валю.

– Как это понять – отгуляли? Отставку мне собираешься дать? – И, не желая верить ее словам, добавил: – Не выйдет, не отстану. Ты что это придумала, Валентина Прокопьевна?

– Придется отстать. Мы уже заявление подали.

– Какое еще заявление?

– В сельсовет. Брак зарегистрировать.

Она произнесла это тем же жестким тоном и перевела дыхание. Князев отпустил ее руку, они теперь просто стояли рядом.

– Кто же твой… избранник?

– Да один тут… Из Ангутихи. Зооветтехник. Старый холостяк, вроде тебя, только годов поболе… Руки-ноги на месте, не пьяница…

– Понятно… Ну что ж, совет да любовь.

– Все, Андрюшенька, все, милый! Вспоминай иногда свою Валюшу, а я уж…

Голос ее пресекся коротким рыданием, она наклонила голову, пряча лицо, и быстрыми неверными шагами устремилась прочь, в густую тень, копившуюся у восточного крыла аэровокзала. «Все к одному, – мелькнуло у. Князева. – По закону подлости – все к одному».

В ночи над краем аэродрома возникли два ярких огня, они увеличивались и постепенно опускались по вертикали – шел на посадку рейсовый самолет. «Куда он – на юг, на север? А, мне-то что?..»

Он всегда знал, что когда-нибудь так и случится: они встретятся, но не там, где всегда, а на стороне, как бы случайно, и кто-то из них объявит, что уходит к другому, навсегда, или к другой. Почему-то всегда казалось, что первым уйдет он, а она останется в одиночестве и в приливе жалости он был особенно нежен с ней, как бы наперед испрашивая прощенье, замаливая свой грядущий уход. Но вышло все наоборот, и в этом теперь – единственное его утешение.

Свежевыбритый, розовощекий, хорошо выспавшийся, с блестящими глазами и уверенным, настоявшимся голосом, Николай Васильевич Арсентьев проводил летучку с начальниками поисковых партий и отрядов. Все они сидели у него в кабинете, держали бумажки или записные книжки (Николай Васильевич терпеть не мог, когда на совещаниях кто-нибудь присутствовал с пустыми руками), а он информировал о ходе разведочных и камеральных работ в целом по экспедиции и отдельно по всем подразделениям, тут же задавал вопросы, уточняя цифры и сроки, и, между прочим, отмечал про себя, кто как его слушает, кто как на него смотрит, кто действительно делает пометки, а кто орнаменты рисует.

Радовало Николая Васильевича, что проценты, которые он приводит, тотчас же облекаются для него в их физическое, вещное выражение, ибо внутренне это перевоплощение дается лишь исчерпывающей осведомленностью. Кончилось, кончилось время, когда огромное, разветвленное и разбросанное хозяйство экспедиции представлялось ему чужим, непостижимым и неуправляемым. Не напрасно он за десять месяцев здесь объездил все участки, собственными глазами все увидел и постарался, чтобы везде были люди, преданные ему лично и делу. И вот крутится машина, хорошо, отлаженно крутится, а он – мозговой и административный центр, все нити у него в руках, все чутко натянуты и позванивают.