Академия при царском дворе. Греческие ученые и иезуитское образование в России раннего Нового времени

Поликарпов, несомненно, представлял собой переходную фигуру в переходный период между культурой Московского государства и культурой Петровской эпохи. Он сталкивался с серьезными дилеммами и не без труда смирился с языковыми реформами Петра I (поворот к упрощению русского языка и отход от церковнославянского), и эти трудности иногда объясняют образованием, полученным им в академии. Согласно этой точке зрения, Поликарпов был приучен придавать особое значение греческому языку и делать буквальные или почти буквальные переводы с греческого на церковнославянский. Поскольку Поликарпов был воспитан в традициях религиозной культуры Московского государства, где лингвистической нормой являлся церковнославянский язык, ему было трудно принять без сопротивления более простой литературный (приказный) русский язык, которому отдавал предпочтение Петр и который был характерен для нового светского пути, избранного царем734. Так или иначе, Поликарпов долгое время стоял во главе Печатного двора, а это говорит о том, что Петр считал его полезным на этой должности и подходящим для нее. Менее очевидно то, что возникшие у него проблемы с переходом на простой литературный русский можно объяснить грекофильской традицией Московской Руси, которая ценила буквализм переводов и отдавала предпочтение греческому перед латынью. В академии Поликарпов обучался латыни и простому разговорному греческому, а также древнегреческому. В конечном счете, как показывает словарь, составленный Поликарповым, он признал, что латынь в ту эпоху была необходима и в гражданской, и в научной сфере735. Соответственно, он отказался от какой бы то ни было строго грекофильской позиции, предполагавшей недоверие к латыни как к еретическому языку, и признавал ее в качестве языка образования, государственного управления и дипломатии, даже если лично отдавал предпочтение греческому и церковнославянскому. Он явно чувствовал себя не в своей тарелке, используя простой литературный русский как при сочинении оригинальных трудов, так и в переводческой деятельности, и по этой причине сделанный им перевод Geographia Generalis («Всеобщей географии») Бернхарда Варениуса был отдан на редактуру Софронию Лихуду736. Поликарпов в конечном счете представляет собой пример возможного противодействия петровским инициативам в языковой сфере, а также тех компромиссов, на которые приходилось идти иным из сподвижников Петра. Вместо того чтобы рассматривать Поликарпова как представителя старой московской книжности с характерной для нее рабской преданностью церковнославянскому, более плодотворно было бы видеть в нем представителя барочного образования и культуры, приобретенных им в академии. Эта культура не проводила разницы между светским и религиозным, стремясь объединить их в сплоченное целое и тем самым сформировать образованную личность. В случае Поликарпова мы сталкиваемся с приверженностью личным и в конечном счете глубоко укоренившимся научным предпочтениям, и это говорит о том, что образованный человек мог иметь свои собственные идеи о языках и о переводе. Иными словами, Поликарпов оказывал принципиальное противодействие выбору Петра, обусловленное научными занятиями и знанием языков, а не какой-либо слепой приверженностью старой московской религиозной традиции недоверия к латыни и всякому светскому знанию. Как отмечал сам Поликарпов в предисловии к переизданию грамматики Мелетия Смотрицкого, знание грамматики нужно для того, чтобы понимать строй языка и «в нем силу разума разсуждати», на которую он опирается, а также для точных переводов737. Образование, полученное в академии, окупило себя в этом отношении.

История другого ученика Лихудов, Моисея Арсеньева, поучительна в смысле того, как знания, полученные в академии от Лихудов, позволили приказному дьяку проделать долгий путь на служебном поприще. Арсеньев обучался и в академии (грамматике, поэтике и риторике, по его словам), и в Итальянской школе Лихудов. Еще до ее окончания он сделал список с «Грамматики мусикийского пения» Николая Дилецкого, теоретика музыки родом с Украины. В этом труде давался разбор нового «партесного» (многоголосого) пения, и с этой точки зрения он, возможно, отражал по крайней мере частичный интерес к этой новой манере пения, пришедшей с Украины. «Грамматика» Дилецкого, пронизанная барочными идеями того времени о взаимосвязи между языком и музыкой, должно быть, была вполне постижима для Арсеньева. Дилецкий в своем трактате сравнивал музыканта-композитора с ритором и упирал на значение обширных познаний как источник вдохновения для музыканта, помогающий ему в его деле. Более того, Дилецкий подает свой труд как учебник музыкальной грамматики, позволяющий научиться и пению, и музыкальному сочинительству, и, соответственно, стать и исполнителем, и композитором, каким и надлежит быть ритору. Кроме того, терминологию для своего учения Дилецкий во многом заимствовал из учебников риторики того времени, особенно посвященных инвенции, амплификации и яркости выражения.