Академия при царском дворе. Греческие ученые и иезуитское образование в России раннего Нового времени

Подобные идеи должны были быть знакомы обучавшемуся риторике Арсеньеву, поскольку они отражали те риторические концепции, которым его учили Лихуды. С 1700 года Арсеньев служил переводчиком в Посольском приказе, а в 1702–1708 годах – секретарем при русском после в Османской империи П. А. Толстом. В 1710‐х годах он переводил значительную часть переписки восточных патриархов с правительством Петра. В конце 1690‐х и начале 1700‐х годов он неоднократно обращался с челобитными к царю Петру и его ближайшим придворным, включая А. Д. Меншикова, и смиренно (на старый московский манер), но решительно напоминал о своих языковых навыках и о готовности служить своему повелителю. Он безуспешно добивался отправки в Амстердам – учиться математике: это говорит о том, что Арсеньев готов был отправиться на учебу за границу с целью приобрести новые навыки и повысить свой социальный статус. При помощи Меншикова ему удалось обратиться к Ф. А. Головину, который заявил, что государству хватает математиков, но велел ему предложить свои услуги в качестве переводчика в Посольском приказе. Арсеньев, пользуясь знанием иностранных языков, не преминул сделать это и подвергся проверке на знание итальянского, устроенной Николаем Спафарием. Он прошел испытание, но Спафарий, зная, что Арсеньев также владеет греческим и латынью, заставил его написать новую челобитную – на этот раз с просьбой использовать его как переводчика со всех трех языков. В итоге Арсеньев был нанят переводчиком с трех языков, но получал жалованье только за один язык – и эта обида не давала Арсеньеву покоя вплоть до 1737 года738. В составленной в том же году записке, обозревая свою службу и достижения, он подчеркивает многочисленные услуги, оказанные им государству, в том числе тот факт, что начиная с 1724 года он разобрал сотни документов на греческом, скопившихся в Посольском приказе. Таким образом, Арсеньев служит примером приказного секретаря нового типа. Подобно своим предшественникам, занимавшим аналогичные должности, он знал языки (итальянский, греческий, латынь), но отличался от большинства из них своим более широким схоластическо-гуманитарным образованием, оказавшимся полезным на многих должностях, на которых он служил. В лице Арсеньева мы видим сына горожанина (вероятно, купца) из Тулы, недавно перебравшегося в Москву и после смерти отца по своей воле (по крайней мере, так он пишет) поступившего на учебу в академию. Биография Арсеньева дает пример ограниченной вертикальной социальной мобильности, которую образование, полученное в академии, обеспечивало некоторым новоприбывшим в Москву. Кроме того, она отражает уверенность в своих навыках, которую такое образование прививало некоторым учащимся из социальных низов, позволявшую им активно добиваться карьерных возможностей в бурное время реформ Петра I.