«невежды презираемы» (hoi apaideutoi kataphronountai)
• невежды: не сведущие в науках, не причастные к знаниям, погрязшие в величайшем невежестве по отношению к наичудеснейшим вещам.
• презираемы: среди каждого народа занимают последнее место. Они остаются непричастны ни к каким почестям и не только пребывают в забвении как никчемные дурни, но и низведены до состояния последней крайности и брошены в жернова невежества.
Отрицание (apophatikos)
• невежды: не знающие грамоты, не удостоенные восхвалений за ученость, не озаренные светом знания.
• презираемы: по большей части сии [то есть неучи] не получают никаких почестей, не славятся никакими похвалами, неспособны заслужить никакой достойный чин, равно как и сами не имеют каких-либо устремлений[, проистекающих] из надежды приобрести хотя бы толику славы; они живут в бесчестии и в безродности и им нигде не возносят хвалу482
.Мы сталкиваемся здесь с весьма решительным осуждением невежества и сопутствующих ему зол. Оно отражает отношение братьев Лихудов к образованию и их идеи об обучении, которые они хотели привить своим ученикам483
. Достойно внимания, что, перечисляя проистекающие из невежества несчастья, Иоанникий не приводит никаких ссылок на мораль или религию. И хотя он использует очень общие и абстрактные формулировки, суть его аргументации вращается вокруг двух тем: общественного презрения, которое ожидает необразованных людей, и их неспособности к подъему по социальной лестнице и получению высоких должностей. Очевидно, что представления Иоанникия об образовании были очень далеки от подозрительного отношения к учению и стремления избежать его, которые, судя по всему, преобладали в России до середины XVII века. Более того, рассуждения Иоанникия находились в полном согласии с большим интересом к образованию со стороны российской церковной и светской элиты конца XVII – начала XVIII века484. Из этого не следует, что Иоанникий (как, собственно, и Софроний) пропагандировал ценность знаний с чисто светских позиций. Братья были иеромонахами и получили образование главным образом под руководством духовных лиц. С другой стороны, стоит подчеркнуть, что Лихуды выступали за такое отношение к знаниям, которое являлось новшеством в русском контексте. Может быть, они и не первые ознакомили Московию с такой точкой зрения, но они несомненно входили в число первых из тех, кто прилагал последовательные усилия к ее насаждению. В рамках этого нового отношения к знаниям все внешние знания (то есть нерелигиозные знания, thyrathen sophia, «внешняя мудрость») не считались по своей природе подозрительными и препятствующими спасению души; наоборот, всячески подчеркивалась их польза и для личного развития, и для социальной карьеры. Таким образом, искусства стали дополнять веру и даже оказались обязательными для нее, а не де-факто враждебными ей. Соответственно, выяснилось, что образование может стать опорой для веры и укреплять ее, вместо того чтобы подрывать ее и бросать ей вызов.В этой связи неудивительно, что сразу же после завершения разговора о простых и сложных периодах Иоанникий обращается к максиме «Начало мудрости – страх Господень» (arche sophias phobos kyriou, Притчи 1:7)485
. Мудрость, утверждает автор, влечет за собой истинное почитание. Мудрость следует ценить так же высоко, как и божественную природу вечного nous, и не столько из страха наказания, сколько вследствие благочестивого долга486. «Мудрость нельзя осквернять ошибками, но [ею следует пользоваться] благоразумно, праведным образом и в благочестивом страхе». Очевидно, что мудрость человеческая имеет свои пределы, но про мудрость как таковую отнюдь нельзя сказать, что она по своей природе несовместима с благочестием. Этот подход очень далек от подозрительного отношения к любым нерелигиозным знаниям, господствовавшего и в киевской, и в московской литературе до середины XVII века.Тем не менее религиозный и особенно монашеский морализм является неотъемлемой чертой поучений Иоанникия. В том же разделе он возвращается к нему, разбирая сложный период и поднимая в одном и том же примере тему пьянства и женщин: