Академик Императорской Академии Художеств Николай Васильевич Глоба и Строгановское училище

Высокая оценка его работы в среде алатырской интеллигенции укрепляет молодого человека в сознании правильности избранного пути, и в следующем, 1900 г. он приезжает в Москву, надеясь поступить учиться в художественную школу или хотя бы, для начала, устроиться в иконописную мастерскую. Однако ни то, ни другое ему не удается, и он возвращается в Алатырь. «Разочарованный вернулся Эрьзя в Алатырь. Мечты о получении художественного образования разлетелись прахом. Чтобы как-нибудь прокормиться и не быть в тягость своим родным, он стал брать заказы на увеличение портретов карандашом с фотографических карточек. Однако дела его шли плохо», – пишет Сутеев⁹.

Ил. 2. Степан Нефедов. Начало 1900-х гг.

Просвещенный алатырский купец Серебряков (брат которого, профессор медицины, жил в Москве¹⁰) решил помочь талантливому молодому человеку: отправляясь в очередной раз в Москву, он взял с собой несколько рисунков Степана и показал их директору Строгановского училища Николаю Васильевичу Глобе.

Рисунки директору понравились, и осенью 1901 г. Степан Нефедов приезжает в Москву.

Серебряков, рекомендуя Глобе талантливого самородка, не придал значения его возрасту. Глоба ожидал увидеть перед собой подростка, но, увидев 25-летнего человека, категорически отказался принять его в училище.

Эпизод своей первой встречи с директором училища Эрьзя помнил всю жизнь и рассказывал многим друзьям, знакомым, журналистам, каждый из которых дополнял его новыми подробностями, поэтому существует несколько вариантов его интерпретации. (Ил. 2)

Источники расходятся даже в указании времени года: по одним данным, Степан Нефедов предстал перед Глобой «в тяжелой крестьянской шубе»¹¹ (т. е. тулупе) (вариант – полушубке¹²) и тяжелой меховой шапке¹³, по другим: «в лаптях и с котомкой за плечами…»¹⁴, по третьим, «в ярко вышитой мордовской рубахе и новых яловых сапогах»¹⁵. Сам Эрьзя в 1946 г. рассказывал послу СССР в Аргентине М.Г. Сергееву, что приехал в Москву «в длинной рубахе и в старых лаптях»¹⁶ и в таком виде явился устраиваться ретушером-портретистом в знаменитое фотоателье Романа Флориановича (Флоровича) Бродовского (почему-то вошедшего в эрьзеведение как А.А. Бродский): «одежда у меня была экзотическая, особенно старые лапти»¹⁷. Известно, что Эрьзя всегда по-богемному подчеркнуто пренебрежительно относился к своему внешнему виду, однако все же трудно поверить, что в 1901 г. он мог приехать в Москву в лаптях: по своему сословному статусу, зафиксированному в официальных документах, он был крестьянином села Баево, но по существу давно уже являлся городским жителем. Больше похоже на правду описание костюма Степана Нефедова, данное аргентинским литератором (эмигрантом из Швейцарии) Альфредо (Альфредом) Каном в его книге «Эрьзя: бурная и необыкновенная жизнь Степана Нефедова», впервые опубликованной в Буэнос-Айресе в 1936 г.: «в Москву Степан приехал… загорелым от солнца и ветра, одетым в длинный сюртук, в тяжелых ботинках»¹⁸.

Суть беседы Степана Нефедова с Глобой передается в целом одинаково, однако интерпретаторы несколько расходятся в деталях.

Журналист Марк, газета «Раннее утро» (Москва, 1909):

«– В Москву! Там, вероятно, хорошие, отзывчивые люди.

Но он ошибся.

Директор с любопытством посмотрел на крестьянский костюм, в котором художник приехал в город, на обросшее лицо его и не особенно ласково спросил:

– Так это ваши рисунки мне показали? Сколько вам лет? 25 – вы говорите? Э, батенька, вам жениться пора, а вы вздумали учиться. Я-то думал, что это рисовал какой-нибудь 12-летний мальчик, а не взрослый, как вы, человек. Нет, нет, вам не место тут.

„Так вот она, Москва, – думал Ерьзя (так в тексте. – И.К.). – Так нет же, не уйду отсюда!“.

И действительно, он не ушел. Шаг за шагом, преодолевая равнодушие и холодность окружающих и недружелюбное отношение к себе, ’’деревенщине”, он шел по намеченному пути»¹⁹.

Газета «Искорки» (Санкт-Петербург, 1910):

«С большой верой в себя и в людскую отзывчивость, со смутными надеждами, двинулся Эрьзя в Москву.

– Я – Нефедов из Алатыря, – отрекомендовался Эрьзя директору Строгановского училища.

– Так это ваши рисунки мне показывались, – спросил Глоба с иронической улыбкой. – Я думал, что их рисовал 12-15-летний мальчуган. Вам-то учиться уж поздно. Посмотрите-ка вы на себя. Вам жениться пора. Поезжайте к себе в деревню. Здесь, в Москве, вам делать нечего. Будете только нищих плодить…

Не ожидал Эрьзя такого приема от того самого директора-художника, на которого он так рассчитывал, когда ехал в Москву, но все же попытался было возразить Глобе.

– Я учиться приехал к вам. Я хочу научиться быть художником, – спорил Эрьзя.

– Где вам? Много нужно для того, чтобы быть художником, – заметил директор. – Вот я академию кончил, медаль имею, – а разве я настоящий художник? Нет, нет. Я вас ни за что не приму»²⁰.

Газета «Камско-Волжская речь» (май 1911):