— А в чем дело? — в свою очередь выгнула в недоумении спину кошечка Маркиза.
Парамон рукой махнул, призывая их к молчанию, и они улеглись на траву и стали ждать, сами не зная чего.
Наконец, на землю опустились синие сумерки. И тут началось!..
Неожиданно защелкал первый соловей. Трель его начиналась где-то вдали, на самом краю леса.
А потом, чуть ближе, послышался еще один и ещё...
В общий хор вступали всё новые и новые певцы, и соловьиные трели, всё ближе и ближе, как волны, катились к одуванчиковой поляне...
Последняя трель рассыпалась где-то совсем рядом...
Это, очевидно, старался Соловей Соловеевич Соловейчик...
На какой-то миг всё вдруг затихало, а потом снова...
Соловьев было много, они, наверное, со всех окрестных мест собрались сюда по зову Курского — он умел держать своё слово!
Волна за волной катилась соловьная песня к одуванчиковой поляне, и это было так прекрасно, так торжественно, что все заслушались, сидели, как зачарованные...
Матрос-рулевой Николай Николаевич всё магнитофон не выключал, и кассета крутилась, и соловьиная песня записывалась, записывалась...
Все до мурашек на коже понимали чудную красоту этой песни, но только один Парамон понимал и слова её, потому что у соловьев, как и у людей, все песни со словами, конечно, на их, соловьином, наречии:
Парамон догадывался, как эта песня стала знакома соловьям.
Как-то ветер случайно занес в лес листок со стихами, которые написал какой-то знаменитый поэт. А кто из соловьев читать умел? Конечно, Соловей Соловеевич Курский.
Ему стихи так понравились, что он сам стал их петь и всех в округе научил, даже Сову Матвеевну. Но она петь-то так не умела, как соловьи...
Так думал Парамон, а трели соловьиные все неслись и накатывались, как волны, через голубые туманы, через синие сумерки...
И вдруг — последняя рулада, ближняя, от Соловья Соловеевича Соловейчика и Соловья Соловеевича Соловейко, и всё стихло. Как не бывало.
— Спасибо, спасибо! — закричал Парамон, повернувшись к лесу.
— Пожалуйста! — донеслось откуда-то издалека, это Курский за всех откликнулся.
Старик-кузнец сидел неподвижно, задумался.
Баба Дуня глаза вытирала, она от этой красоты и радости даже поплакала. Чувствительная очень была.
Матрос— рулевой Николай Николаевич магнитофон выключил, строго Алеше сказал:
— Ты с Парамоном дружи и в обиду его не давай: он — птица особенная! Он, может, один на Земле такой. Понял?
Ночью Парамон лежал в своем лукошке и думал: может, он, и правда, связной? Может, это и есть его предназначение?
Он решил поговорить об этом со звездами, но по крыше баньки стучал частый дождь, и звезд не было видно.
Секрет бабы Клани
Было бы странно, если бы вскоре о Парамоне не заговорили в округе. Шила в мешке не утаишь.
То кто-то видел чудную птицу, рассказывал, как она на лунном луче над лесом и лугом летала.
То смущенный тракторист, дергая вихор на затылке, говорил, что невиданная птица перед его трактором по лугу бежала и словно в болото его хотела завлечь. Над ним посмеивались, что он, мол, того, не совсем трезвый был, а всё-таки кое-кому это в ум и западало...
Рыжий конюх уверял , что кто-то страшненький его лошадь испугал, она понесла его на дороге и вывалила из телеги. А баба Кланя на всех углах доказывала, что он сам не в себе был, избил лошадь, а она и понесла.
Баба Кланя по большому секрету сообщала всем, кто хотел её слушать, что у. Кузнеца чудище-птица или даже сам домовой живет. Кто-то верил ей, кто-то не верил...
И вдруг она перестала судачить об этом. Наоборот, всех на смех поднимала, кто о чудо-птице рассказывал.
Иван Загуменный, заядлый рыбак, решил, что он не иначе как с ума сошел, когда на зорьке мимо него пронеслась на колесе птица с рожками...
А баба Кланя уверяла, что рыбаку и не такое может почудиться. Они, мол, зачем на рыбалку ходят? Известное дело, удочку закинут, а сами дремлют в свое удовольствие, потому что от жены да от домашних дел сбежали!..
Хитрит баба Кланя? Конечно, хитрит, но никакого смысла в ее хитрости люди понять не могли, чувствовали только: зачем-то ей нужно, чтоб никто больше в “чудище” не верил...
И всё-таки, если бы не горячая летняя пора, самые любопытные пошли бы чудную птицу искать, а так некогда было.
А Парамон осмелел, привык, что его не обижают, и почти не прятался ни в поле, на дорогах и тропках, ни на околице, а в лесу и совсем чувствовал себя, как дома.