Читаем Аккрециозия полностью

Он кивнул. Взгляд его был прикован к фигурам. Насколько я помню, ему было около ста пятидесяти лет. Жикривецкому под сотню. На их фоне мы с Колей, были совсем зелеными юнцами. Нас почти и не существовало вовсе.

Возможно, отсюда столько спокойствия и безразличия. Даже игра в шахматы ему была, на мой взгляд, неинтересна. Наверное, именно в этом и выражалась суть этой игры и главное ее правило: Безличность. В разговорах, в переживаниях, в шахматах и выпивке. Безличность и бесстрастность.

На этих словах я вспомнил про белье, выставленное напоказ. На кровати, за ширмой.

Эта деталь была по своему странной и выбивалось из правил, если смотреть на ситуацию с такой перспективы.

Всюду царил порядок. Выглаженный безличный порядок. Кровать был заправлена. На столе в кухне чисто. Справа от входа в гардеробе одежда развешена ровно и по цветам. А чемоданы его был собраны в аккуратную симметричную конструкцию, рядом с ширмой. Добавь к ним еще один, и они схлопнуться как в тетрисе.

— Олег Григорьевич, а вы?

— Просто Олег, — улыбнулся он, будто ожидал вопроса и все это время готовил ответ. — Где-то лет сорок. До этого был свой бизнес, по обеспечению флота…

Олег остановился за вторым креслом, напротив Фадина, руки положил на его спинку. Внимательно следил за положением фигур на доске. Затем повернулся к нам с Колей, расплывшись в улыбке. Зубы у него были большие и белые. Блестящие.

— Собираетесь что-то пробовать еще или только институт?

Я пожал плечами.

— Только институт. — твердо сказал Коля. — Знания превыше всего.

Фадин поднял вверх палец и скорчил мину.

— Во, хорошая смена растет. — сказал он.

Затем поднял фигуру, задумчиво покачал ее над доской и сделал ход. Олег согласился, все также нарезая круги по комнате с сигаретой в руках.

— А что вас побудило пойти в институт? — забросил я в воздух вопрос.

— Не знаю.

Украдкой он бросил взгляд на кровать. Улыбнулся про себя, будто хотел что-то сказать, но передумал и сказал совсем другое:

— Романтика, наверное. У нас столько миров вокруг. Всюду следы истории. Здесь, в институте, мы трудимся на очень плодородной почве. Мне кажется, что ни на одной работы, я больше бы не смог посетить столько миров, изучить столько культур….

— Безграничность истории притягательна. — ухмыльнулся Фадин. — Похоже мат. — С шумом он поставил коня на доску. Затем победно осушил свой бокал и посмотрел на Олега с ликованием.

Я подумал о том, что это нарушение правил. Слишком явный отказ от безличности и не вовлеченности. Победив в шахматы, он проиграл в этой игре. Или это были всего лишь поддавки?

— Похоже на то, — невозмутимо сказал Олег. — Давайте сначала.

— Можно я? — попросился Коля.

— Охотно. — Олег пригласил его сесть за стол, предложил кресло.

— А вы, Игорь Семенович — не унимался я, посылая сигналы в воздух над чужой территорией. — почему пошли в институт?

Фадин потянулся, откинулся в кресле. Попросил жестом Олега налить ему еще. Тот охотно согласился. В этой игре на безразличие, последний явно выигрывал. Затем закурил сигарету и вальяжно затянулся, выпустив облако едкого густого дымы. С нескрываемым удовольствием позволил себе расслабиться в кресле, вытянув в сторону свои длинные ноги.

— Не знаю. — пожал он плечами. — Хотел всё знать. Вот уже восемьдесят лет пытаюсь и никак не могу пресытиться. А вы, молодежь?

Коля задумчиво расставлял фигурки на доске. Щеки у него, как и уши были пунцовые. Ворот рубах расстегнут. Рукава закатаны выше локтей.

— Слишком рано для таких вопросов. — сказал он, не отрываясь. — Мы еще в возрасте юношеского безрассудства, в плену романтических, неполных представлений о жизни… — протараторил он.

— О, как — удивился Олег.

Он остановился в своем полете по каюту у столика и сейчас нависал на ними в кумаре дымы, высокой тучной фигурой. Фадин рассмеялся.

— Хороший ответ. Хороший ответ.

— Потому, может быть. — продолжил Коля. — Мы сможем либо разочароваться, либо точно сформулировать ответ. Но пока, — он торжественно поднял бокал. — будем идти неуклонно по пути знания, прикладывая максимум усилий.

На его лице читалась довольная ироничная ухмылка. Он улыбался глазами мутными. Румянец на его щеках выдавал в нем количество выпитого коньяка.

— А ты, Артем? — Фадин посмотрел на меня. — Мне кается, ты не согласен с таким ответом.

Я пожал плечами, утопая в мягкости дивана.

— По форме — согласен. По существу — не знаю. Будто бы я всю жизнь ищу ответ на вопрос. Только забыл какой вопрос и где искать ответ. Потому хожу кругами по местам, где ответ, теоретически, вероятностно, может быть.

В воздухе пальцем я нарисовал круг, подытоживая сказанное.

— Какой-то заколдованный круг. Не могу понять, что же нужно сделать, чтобы его разорвать…

Все замерли в своих позах. Только Коля рассматривал доску, щурясь, то одним глазом, то другим. Будто прицеливаясь на следующих ход. Фадин первый продолжи диалог. Я с удовольствием для себя отметил, как стремительно он теряет очки в игре в безразличие.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Земля
Земля

Михаил Елизаров – автор романов "Библиотекарь" (премия "Русский Букер"), "Pasternak" и "Мультики" (шорт-лист премии "Национальный бестселлер"), сборников рассказов "Ногти" (шорт-лист премии Андрея Белого), "Мы вышли покурить на 17 лет" (приз читательского голосования премии "НОС").Новый роман Михаила Елизарова "Земля" – первое масштабное осмысление "русского танатоса"."Как такового похоронного сленга нет. Есть вульгарный прозекторский жаргон. Там поступившего мотоциклиста глумливо величают «космонавтом», упавшего с высоты – «десантником», «акробатом» или «икаром», утопленника – «водолазом», «ихтиандром», «муму», погибшего в ДТП – «кеглей». Возможно, на каком-то кладбище табличку-времянку на могилу обзовут «лопатой», венок – «кустом», а землекопа – «кротом». Этот роман – история Крота" (Михаил Елизаров).Содержит нецензурную браньВ формате a4.pdf сохранен издательский макет.

Михаил Юрьевич Елизаров

Современная русская и зарубежная проза
Добро не оставляйте на потом
Добро не оставляйте на потом

Матильда, матриарх семьи Кабрелли, с юности была резкой и уверенной в себе. Но она никогда не рассказывала родным об истории своей матери. На закате жизни она понимает, что время пришло и история незаурядной женщины, какой была ее мать Доменика, не должна уйти в небытие…Доменика росла в прибрежном Виареджо, маленьком провинциальном городке, с детства она выделялась среди сверстников – свободолюбием, умом и желанием вырваться из традиционной канвы, уготованной для женщины. Выучившись на медсестру, она планирует связать свою жизнь с медициной. Но и ее планы, и жизнь всей Европы разрушены подступающей войной. Судьба Доменики окажется связана с Шотландией, с морским капитаном Джоном Мак-Викарсом, но сердце ее по-прежнему принадлежит Италии и любимому Виареджо.Удивительно насыщенный роман, в основе которого лежит реальная история, рассказывающий не только о жизни итальянской семьи, но и о судьбе британских итальянцев, которые во Вторую мировую войну оказались париями, отвергнутыми новой родиной.Семейная сага, исторический роман, пейзажи тосканского побережья и прекрасные герои – новый роман Адрианы Трижиани, автора «Жены башмачника», гарантирует настоящее погружение в удивительную, очень красивую и не самую обычную историю, охватывающую почти весь двадцатый век.

Адриана Трижиани

Историческая проза / Современная русская и зарубежная проза