– В порядке, – отвечаю я, но от звука собственного голоса внутри разливается слабость, и я вдруг поражаюсь интенсивности событий последних дней. Пытаюсь взять себя в руки, но все равно нервничаю: – Да, все нормально. Я просто слегка поранилась и не вполне гожусь для кастингов, но… я жива, – отвечаю уже спокойнее.
– А что с другим? – интересуется Синтия. Я понимаю, что она имеет в виду другого участника аварии, но сразу вспоминаю Марлу. И заставляю себя вернуться к теме разговора.
– Я врезалась сзади в мусоровоз, – продолжаю я. Может, я умею взять себя в руки. Может, мне стало легче от дружелюбного голоса. А может, сама ситуация слишком странная… Тем не менее я вдруг хихикаю, и Синтия следует моему примеру. И это неуместное веселье меня радует.
– Лицо разбито, и, как ты слышишь, ближайшие пару месяцев я не смогу петь в мюзиклах. Но в остальном, думаю, со мной все будет хорошо.
– Слава богу! – Она тяжело вздыхает.
– Знаешь, я поменяла рейс. Вылет сегодня вечером… – Я делаю паузу, обдумывая, как бы лучше сформулировать: – Мне нужно домой.
– Конечно, – воркует она. – Я все понимаю. Я сама разберусь. Просто оставь ключи на ресепшене. Я все улажу.
– А машина… – начинаю я, но Синтия перебивает:
– О ней не беспокойся; главное, что с тобой все хорошо. К тому же для таких случаев и существует страховка. Я разберусь. Мы во всем разберемся, как только вернешься в Лондон. Волноваться не о чем.
– А Кэтрин? Как быть с пробами?
Синтия делает паузу, и я слышу шорох ее пухового одеяла:
– Послушай… ты попала в аварию. Тебе и так досталось. Вполне понятно, что тебе хочется домой, показаться своему врачу, побыть с семьей. Вряд ли это большая проблема для студии. Но если это так, то… что ж… если честно, тогда ну их на хрен.
В глазах покалывает, им горячо и больно. Невозможно выразить словами, как я благодарна Синтии. И, несмотря на все события последних дней, улыбаюсь:
– Спасибо, Синт.
Я еду домой.
Мои сумки ждут у двери, пока я достаю из куртки так и не использованный «ЗИГ-Зауэр». Тщательно стираю пыль и отпечатки пальцев. Извлекаю патрон, тоже протираю дочиста и осторожно вставляю обратно. Туго заворачиваю пистолет в чистую салфетку для мытья посуды и кладу обратно в сумочку. Скомкав куртку, складываю ее в двойной пакет и выбрасываю в мусорное ведро. На ней нет крови, но остались следы пота и грязи, так что, честно говоря, лучше б ее никогда больше не видеть.
Оглядываю пустую квартиру. Я готова. Отправляю сообщение Нику.
Сообщение помечается как прочитанное, затем пульсируют серые точки, пока Ник набирает ответ. Я представляю себе его озабоченное, сосредоточенное лицо. Я правда буду по нему скучать.
Я глупо улыбаюсь, таращась в экран. Ник заботится обо мне. Он даже не представляет, как уже помог. Но я не могу пригласить его к себе – мне нужно попасть к нему домой. Нужно вернуть пистолет обратно, и чем скорее, тем лучше.
И добавляю:
Серые точки пульсируют…
Заказываю такси, записываю на листочке телефон с сайта полиции Лос-Анджелеса, закрываю квартиру и волоку сумки в вестибюль. Сегодня на ресепшене другая администратор, которую я раньше не видела. Отдаю ей ключ и объясняю, что возвращаюсь в Лондон, а с ними скоро свяжутся и все уладят. Потом заглядываю на парковку, крепко обнимаю Мигеля, говорю про отъезд и прощаюсь как следует.
Солнце уже садится, когда я сажусь в «Убер» и еду к Нику, чтобы выполнить последнюю часть своего плана. И вдруг мне становится страшно.
Проезжая по Западному Голливуду, я кое-что замечаю в окно и прошу водителя остановиться. Бегу к старой телефонной будке на тротуаре, вытаскиваю смятый листок с номером телефона. Это круглосуточная анонимная горячая линия полиции Лос-Анджелеса: любой может позвонить и анонимно сообщить о преступлении.