Актёрский роман

Он знал её именно такой, она возбуждала его откровенностью (откровенней оказались только Алиса и Герта Воронцова), и он воспринимал это за вселенскую истину и даже на некоторое время попал под влияние Барковой, пока Герта Воронцова не открыла ему глаза на неё. Она оказалась еврейкой. Не то чтобы Анин имел что-то против евреев, но с тех пор в общении с Юлей появилось опасение брякнуть что-то непотребное. Ему самому несколько раз звонили совершенно незнакомые люди и спрашивали, еврей он или нет. 'А почему именно еврей?' - удивлялся он. 'А потому что только евреи могут быть по-настоящему талантливыми'. Пришло кое-кого разочаровать: 'Нет, я не еврей, я на четверть татарин, на четверть русский и на две четверти просто вселенский человек'.

- Что накаркал? - невольно отстранил он ухо.

- Фильм провалили! Куприянов меня бросил! Ты этого ждал? Этого?!

- Ничего я не ждал, - пробормотал он обескуражено.

- Ты сволочь! - крикнула она так, что зазвенела люстра. - Сволочь! Сволочь! Сволочь! Сволочь!

И тогда Анин с досады закинул телефон под диван, где он ещё долго верещал голосом бывшей возлюбленной.

Идиотка. Анин кое-как оделся и, мельком взглянув в зеркало, подумал, что не брился всего три дня, а куртка, как ворованная, и поплёлся в магазин. Голова трещала, как спелый арбуз после трепанации. Все чего-то хотят и требуют. Когда же я, наконец, умру? - думал Анин, поглядывая на небо, и желание уединиться на луне охватило его.

Набрал водки, взял сыра с прошлогодней плесенью, какой-то экзотической колбасы, которую ему вежливо порезали, изучающе глядя в лицо, должно быть, узнали, зачем-то - заварных пряников и топлёного молока, хотя не любил его. Опохмеляться буду, тяжело мечтал он, вышагивая, не разбирая дороги, по лужам.

Следом за ним долго тащилась дворовая собака, нюхая воздух. Чувствуя с ней единение, кидал куски, ворча в том смысле, что колбасы и так мало. Дома, не раздеваясь, прямо в коридоре, накатил стакан, занюхал сыром с плесенью, с удовольствием крякнул и под ласковый говор друга-телевизора уснул. Приснилась ему Алиса, которая в морге опознавала ни кого-нибудь, а его лично. Хотел умилиться в том смысле, что всех обхитрил, что он спит пьяненький на Балаклавском и знать ничего не знает, да проснулся и не просто проснулся, а с ощущением большёго несчастья, такого большёго, что грудь сдавило, как будто слон топтался. Что-то должно произойти, суеверно подумал он и услышал, как под диваном всё ещё разоряется телефон.

Он разорялся очень долго, так долго, что со временем Анин перестал обращать на него внимание. Разорялся и днём, и ночью, и снова, и снова, пока, наконец, тому, кто звонил последним, видно, стало невтерпёж, потому что пока Анин с возмущением добирался до телефона, звонивший безостановочно сбрасывал звонок и набирал заново, так что даже получилась какая-то незатейливая мелодия.

- Пьёшь, мил человек? - насмешливо спросил незнакомый голос.

- Пью... - упёрто сознался Анин, выбираясь из-под дивана и отряхивая пыль с колен.

- А твой друг отдал концы...

И Анин вдруг узнал Клавдия Юрьевича Сапелкина по барственным ноткам, хотя никогда не слышал его по телефону.

- Какой друг? - не понял Анин, вздохнув тяжело, как ныряльщик вынырнувший из мрачной глубины.

- У тебя что, друзей много? - насмешливо спросил Сапелкин.

- Хватает, - сдержался, чтобы не нахамить, Анин и почему-то в недоумении подумал о Базлове.

Базлов, как и все, конечно же, мог дать дуба, но ни за что на свете не сделал бы этого по глупости. А ещё он к моей жене клеит, вспомнил Анин, к тому же должен мне миллионов пятьдесят. Стало быть, умереть не имеет права по определению.

- Коровин, вот кто! - разочаровал его Сапелкин.

- Коровин?! - ахнул Анин и поискал глазами бутылку.

Она стояла посреди стола. Анин точно знал, что бутылке есть водка и никуда не надо бежать.

- Он самый, - раздалось в трубке, - вскрыл себе вены.

- Вены... - как эхо растерянно повторил Анин.

- Завтра в час похороны.

- А какое сегодня число? - заподозрил неладное Анин.

- Ну ты даешь! - усмехнулся Сапелкин. - Восемнадцатое! Восемнадцатое, мил человек! Бухать надо меньше!

- Восемнадцатое! - Анин схватился за голову, которая так болела, что казалась огромным чирьем.

Выходит, я три дня мух давлю! - ужаснулся он, но не самому этому факту, а тому, что потерял счёт времени.

- Где? - машинально спросил он.

- На Троекуровском. Как раз этим занимаюсь.

- Я понял, - сказал Анин и потянулся за стаканом.