Актёрский роман

Жердев хотел драмы, Анин - комедии. Получались качели в виде трагедийно-насмешливая смеси высокого и низменного, которую Жердев почему-то не переваривал, впадая в неистовство. Два раза его вынимали из петли, на третий - Анина попросили уйти с миром. И то, Жердев почему-то бегал за ним по всей Москве и слёзно, на коленях, с воплями и стенаниями просил вернуться 'на роль'. Но Анин экспериментировать уже не желал. На этой почве Валерий Жердев начал заговариваться и подвинулся с английской манерой дикции, хотя его предупреждали о провале затеи, но, как видно, ошибаются не одни продюсеры.

- Да, да, я знаю, - сказал Симон Арсеньевич. - Сцена Елены и Булгакова слишком хороша для простой случайности. Вместо вас потом играл Егор Лыткин. Но...

- Хуже! - обрадовался Анин, не распространяясь о подробностях, хотя уловил в голосе Симона Арсеньевича два мнения: первое, как тонкий намёк на несостоятельность Ильфа и Петрова, второе, как гениальность и неоспоримость предсмертного Булгакова. Приходилось выбирать. Анин предпочёл второе. Не будет же Симон Арсеньевич хамить в такой ситуации?

Естественно, были причины к критике: так испоганить образ Михаила Булгакова мог только абсолютный бездарь. Недаром пьеса не дожила и до половины сезона.

- Вне всякого сомнения, - тут же согласился Симон Арсеньевич. - Ему не хватило вашей энергии, но он и не претендовал на исключительность.

Этим Симон Арсеньевич признавал первородство по цеху и талант Анина.

- Миром правят серости.

- Ну да, их же больше, - согласился Симон Арсеньевич.

- Хорошее было время, - почти ностальгически вспомнил Анин, хотя не любил себя в театре; просто ему было приятно, что его помнят в Вахтангове.

- А мне не везло, - сокрушённо пожаловался Симон Арсеньевич после паузы.

- Вам?! - вырвалось у Анина, потому что Симон Арсеньевич относился к московским мальчикам и карт-бланш успеха ему был положен от рождения, к тому же Симон Арсеньевич всегда был в фаворе и у Валерия Жердева, и у подавляющего большинства кинопродюсеров, его приглашали на роли монументальных героев и интеллектуальных злодеев. А ещё он играл Кутузова и Тургенева.

- Я должен вас убить!

Наконец-то в его неподвижных, как верхняя губа, глазах, мелькнули какие-то чувства.

- Убить?! - опешил Анин, хотя можно было догадаться, откуда дует ветер. - А... ну да, - покорно согласился он и чуть ли не подставил шею.

- Как рогоносец! - безжалостно по отношению к самому себе добавил Симон Арсеньевич; и тень скорби легла на его лицо.

- Зачем вы тогда меня вытащили? - прошепелявил Анин.

- Из жалости, естественно... - Симон Арсеньевич посмотрел свысока. - Вы не представляете, как ужасно смотрелись там... - он показал вниз.

С минуту они пялились на тёмную воду, пахнущую балтийской колюшкой. Из-за крыши Выборгского замка робко выглянуло солнце и осветило белые мачты яхт. Небо стало ярче, почти ялтинским и напомнило им о блестящей гальке, красивых женщинах и холодном пиве.

- Да не люблю я вашу жену! - стал вдруг оправдываться Анин. - Да, мы встречались одно время, но теперь... - Анин вдруг покраснел: врать не имело смысла, Симон Арсеньевич и так всё понимал.

Хорошо, хоть не молчит, потому что когда человек молчит, хуже некуда.

- А мне по балюстраде! - вдруг усомнился Симон Арсеньевич, и ирония в его голосе прозвучала отдельной нотой.

- Чтоб я сдох! - с величайшей честностью покаялся Анин.

Он даже хотел рассказать о Евгении Таганцевой, о его любви к ней, но вовремя прикусил язык, хотя, наверное, Симон Арсеньевич был уже в курсе последних сплетен.

Симон Арсеньевич выдержал сценическую паузу, изучающе посмотрел на Анина и всё тем же хорошо поставленным голосом сказал, двигая лишь верхней губой:

- Опять врёте! Ну, как ты можешь безостановочно врать!

И Анин понял, что Герта Воронцова накрутила Симону Арсеньевичу хвост так, что он заговорил её языком.

- Ничего я не вру! - отвернулся Анин, делая столько замысловатый кульбит глазами, лицом и голосом, что даже такой искушённый человек, как Симон Арсеньевич, не поймал бы Анина на лжи, особенно в свете нынешнего скандала.

Играть правду было несложно, сложнее было убедить в этом Симона Арсеньевич.

- Будем надеяться, - вдруг расчувствовался Симон Арсеньевич и едва не полез обниматься, сказалась всё-таки старая актёрская закваска разбирать эмоции на составляющие.

Анин же чуть не прокололся, хорошо, что Симон Арсеньевич не смотрел ему в глаза.

- Честное пионерское! - сглотнул слюну Анин, чтобы выгадать ещё больше форы.

В глазах у него загорелся тот приблатнённый огонёк интереса, который всегда предшествовал драке.

- Да... - тяжело вздохнул Симон Арсеньевич. - Наверное, ты прав.

Анин сообразил, о чём речь: о несносных манерах Герты Воронцовой, но в продолжение своей игры вопросительно уставился на Симона Арсеньевича.

- Думаешь, я ничего не понимаю? - намекнул Симон Арсеньевич на своё нынешнее положение рогоносца.

Лицо у него было такое, словно он подразумевал: 'Сейчас я тебя улещу!'

- Я ничего не думаю, - отмахнулся Анин, - надоело.