Актёрский роман

Переиграть такого монстра, как Симона Арсеньевича, было делом чести. Анин сосредоточился на мимике.

К его удивлению, Симон Арсеньевич неожиданно опростился в том смысле, когда во чтобы то ни стало хочешь помочь запутавшемуся человеку, и поведал совсем другим тоном:

- Есть разные жизни актёра, самая главная и важная из них - одиночество!

Анину, который решил, что обманул Симона Арсеньевича, стало стыдно, ведь он тоже, по сути, одинок, а из-за женщины, которая пусть даже и любила тебя очень крепко, мужикам не стоит кривить душой. Но остановиться уже не мог.

- Я тебя понимаю! - сказал он так, когда говорят, что не надо делать из мухи слона, что суть не в одиночестве, а в приспособленности к нему. Но, возможно, Симон Арсеньевич знал об этом и просто не хотел распространяться.

- А не надо понимать! - кое-что сообразил Симон Арсеньевич на обертоне и погрузился в мрачные раздумья.

- Почему? - хищно помнить о себе Анин.

Симон Арсеньевич вздрогнул, как от ушата воды:

- Мне кажется, она хотела отомстить...

Анину покрылся холодным потом: Герта Воронцова, конечно, дура, но не до такой степени, чтобы вымещать злобу на муже. Поэтому Анин уточнил, всё ещё полный скепсиса:

- Кому?..

Он никогда не думал об этом. Герта Воронцова всегда была, если не возвышенной, то, по крайней мере, в театре толк знала и в мужчинах разбиралась не хуже патологоанатома. А вдруг у неё из-за меня сдали нервы? - не нашёл другого объяснения Анин, вспомнив её сегодняшнюю выходку.

- Всем мужикам в моём лице, - качнувшись, всхлипнул большой Симон Арсеньевич и едва не кувырнулся вниз.

Анин схватил его за фалды. Если бы он упал, то разбил бы голову о камни. Оказалось, Симон Арсеньевич всё же пьян как сапожник.

- И за меня тоже? - удивился Анин, подумав о жене в том смысле, что хватит валандаться, пора возвращаться в семью и забыть все похождения как дурной сон. О Евгении Таганцевой он старался не вспоминать.

- И за тебя тоже, - согласился Симон Арсеньевич.

- Ну прости, друг, - развёл руками Анин, чувствуя, что выглядит подлецом.

- Я был трижды женат... - печально поведал Симон Арсеньевич, - и все три раза неудачно! - вдруг возбудился он. - Все мои женщины мною крутили, как хотели! Хотя бы одна была исключением. Четвёртую любовь я не перенесу! Это катастрофа, а не отношения! Квинтэссенция стервозности!!!

Из ресторана доносились чарующие и бесконечно прекрасные звуки 'чардаша'. Солнце окончательно выбралось из-за Выборгского замка и весело светило на залив, посреди которого крутились огромные водовороты.

- Катастрофа? - удивился Анин, хоть, конечно, знал, что Герта Воронцова не сахар, и характер у неё ещё тот, но так опустить мужа могла только очень крутая мегера. Значит, не договорились, понял он, и причина всему я! - возгордился он. Как Симона Арсеньевича угораздило вляпаться?

- Я её люблю, а она меня - нет! - выкрикнул Симон Арсеньевич голубому небу. - Делает со мной, что хочет! На тебя натравила... - пожаловался он.

- Ну, ударь меня! - абсолютно ничем не рискуя, подставил челюсть Анин; однако, сделал это так, что ни один человек в здравом уме, конечно же, не ударил бы, а, наоборот, приголубил бы, преподнёс стакан водки, наговорил бы всяких комплементов, дал бы почувствовать себя, как после успешной презентации, ну и всё такое прочее, когда очень и очень уважают человека.

- Иди ты, знаешь, куда! - царственно сморщился Симон Арсеньевич, всё ещё не шевеля нижней губой.

Рефлекс английской речи давал о себе знать на уровне привычки.

Анину стало любопытно:

- Тогда, может быть... - Анин не без чувства мести показал на залив.

- Утопиться?! - пьяно возмутился Симон Арсеньевич и наконец забыл о английской манере. - А ты знаешь... это выход!

- Э-э-э... - попытался остановить его Анин, даже схватил за руку. - Ты, друг, брось! Я пошутил!

Симон Арсеньевич ударил; Анин ответил на отходе и забыл, что сила тяжести - его злейший враг; с минуту они боролись, катаясь по сырому асфальту, но Симон Арсеньевич оказался сильнее, придавил коленом, вырвался и стал быстро разоблачаться, швыряя на землю белые вещи. Пуговицы прыгал по асфальту, как семечки. Анин сел и смотрел с любопытством, не обращая внимания на отбитые почки. Он подумал, что Симон Арсеньевич не полезет в воду; покочевряжится и не полезет, кишка тонка. Правду говорила мама: 'Бывают дни похуже!' - отвлечённо думал он, не веря в происходящее, словно в глупейший сон. Даже показал Симону Арсеньевичу кукиш вослед.

- Карауль! - велел Симон Арсеньевич, подтягивая фасонные трусы, и пошлепал босыми ногами к краю пирса, мимо предупреждения: 'Купаться строго запрещено!' Не оглядываясь, словно обиделся на Анин, бухнулся с громкими брызгами и поплыл на середину залива, туда, где на стремнине крутились водовороты.

Анин тупо глядел ему вслед до тех пор, пока ему не стало стыдно: 'А ты?.. ты ни на что не годен!' - подумал он с отвращением к самому себе, и зауважал Симона Арсеньевича ещё больше: 'Вот это мужик!'