Актёрский роман

- Ну чего вы сидите! - дёрнула Анина какая-то статная дама с собачкой. - Подержите! - сунула Анину поводок и как была в цветастом платье, шляпке и туфлях на белые носочки, тоже бухнулась в воду.

Пришлось последовать её примеру. Дама плыла, как торпеда, профессионально размахивая руками. Анин догнал её только на середине залива. Следом увязалась визгливая собачка. В этому времени Симона Арсеньевича нигде не было видно.

- Ныряйте, ныряйте! - приказала дама. - Ныряйте! Я не умею!

- А чего полезли?! - упрекнул он её и погрузился с головой, как инкуб, оставив после себя фонтан брызг.

Глава 9

Казус белли

Милан Арбузов объявил каникулы до перезаключения договоров с правообладателями картины, оказывается, - с мелкими, чуть ли не с десятком приятелями-друзьями Сапелкина, которые вдруг стали блокировать пакет Парафейника и лезть в киносъёмочный процесс, нарушая его метафизическое течение.

Сапелкин ещё находился в коме, а вокруг его капиталов началась грязная возня. Из титров вычеркнули некоторые имена, в первую очередь - Валентина Холода и его внучатого племянника - Феликса Самсонова.

Милан Арбузов, который вдруг стал необычайно тих и скромен и который, как когда-то Анин, теперь ходил исключительно в шарфике, чтобы скрыть чёрные синяки на шее, тоже висел на волоске. Он самоуничижительно заглядывал в глаза Парафейнику, который в свою очередь делал вид, что ничего не понимает.

Анин предсказал:

- Эдак мы будем снимать до второго пришествия.

И призадумался, хотя Парафейник Меркурий Захарович клятвенно заверял, что лично Анина изменения могут коснуться только в лучшую сторону. Ну, посмотрим, посмотрим, скептически решил Анин и поехал в домой.

***

В квартире было тихо и пустынно; в прихожей на журнальном столике валялась сухая муха, светильник украшала жирная паутина, а на потолке застыл толстый паук, намереваясь прыгнуть Анину на макушку.

Не успел Анин кинуть в угол чемодан и сунуть ноги в тапочки, как раздался звонок городского телефона. И пока Анин, чертыхаясь и спотыкаясь, в три прыжка бежал на кухню, звонивший три раза нервно сбросил и три раза набрал снова.

- Привет! - так радостно закричала она, что он отстранил трубку и едва справился с маской радости на лице, - ты уже дома?!

- Я только что вошёл, дорогая, - ответил он сдержанно, полагая, что в нынешней ситуации нет повода для веселья.

- А я свой телефон потеряла... Маша-растеряша... Я приеду?..

И он услышал, как она напряженно дышит в трубку, и представил её лицо, такое желанное и дорогое, что, ей богу, впору всё было забыть, помчался навстречу, чтобы только взглянуть в любимые глаза. Но он вместо этого сказал, сцепив зубы:

- Извини, я устал как собака...

Давнее ощущение гадливости поднялось в нём.

- Я тебя моментально вылечу! - выдохнула она со всеми теми намёками, которые так обожал Анин.

Одно-единственное мгновение он колебался, как блесна на вертлюге.

- Не надо... я перезвоню... - и с мстительным чувством обманутого любовника отключился.

Если я сейчас уступлю, цепенея, подумал он, то уважать себя перестану. Сердце его зашлось в страшной тоске, словно говоря о неверном шаге, что надо быть проще, простить, быть великодушным и жить дальше, но Анин только стиснул зубы, поискал глазами водку, вспомнил, что алкоголя в доме нет, что он весь его целенаправленно вылакал ещё перед отъездом.

Он чувствовал себя жутко оскорбленным с тех пор, как узнал, о ней и Сапелкине. Мысль, о том, что она его тонко водила за нос, что он всё это время даже не подозревал об измене, не давала ему покоя; и его всякий раз дергало, словно током, когда он думал: 'Что она ещё от меня скрыла?' А ведь всё, казалось, лежало на поверхности: и её не по возрасту раннее арт-директорство фестиваля 'Бегущая по волнам', и самоуверенное и независимое поведение в киногруппе, и заискивание перед ней Парафейника Меркурия Захаровича, не говоря уже о Милане Арбузове и Валентине Холоде. Анин только скрипел зубами от досады. Так опростоволоситься мог только ослепленный похотью подросток.

Телефон на кухне трезвонил ещё долго, потом занялся мобильник, и Анин закинул его на этот раз не под диван, а на - холодильник, и он надрывался там, словно предвещая конец света.

К удовольствию, Анина он надрывался всё утро и первую половину дня. Анин уже и душ принял, и за фиалковым арманьяком сбегал, и даже проспался, а потом обмишурился: забылся и взял трубку.

- Алло-о-о! Алло-о-о! - словно в пустыне, устало взывал мужской голос.

На душе у Анина отлегло: не любил он долгих объяснений с женщинами, которых бросил.

- Слушаю... - сказал он, нащупывая на столе бутылку с арманьяком.

- Павел, это я! - казалось, встрепенулся человек на той стороне линии.

- Кто 'я'? - расслабленно уточнил Анин, наливая на донышко, в предвкушение божественного фимиама.

- Казаков! - весело и энергично назвался человек, полагая, что Анин помнит прошлое так же хорошо, как и настоящее, но забыл историю о пятисот долларах.