Актёрский роман

- Ну и молодец! - похвалил Юрий Семёнович и, добродушно покрякивая, полез за бутылкой.

Анин же подумал, что это как раз то, что нужно в данной ситуации, ведь где-то на заднем плане подсознания со страшно укоризненным лицом неизменно маячила Евгения Таганцева, и он порой ловил себя на том, что разговаривает с ней, да не просто разговаривает, а спорит и даже, как школьник, оправдывается, и скулит, как голодный лисёнок. И потому злился на себя. А новая работа, он знал по опыту, отвлечёт; и может, я забудусь, надеялся он в который раз, не так просто вычеркнуть последнюю любовь из своей жизни, но я постараюсь, думал он, очень постараюсь; и даже дал себе слово не думать о Евгении Таганцевой, которое ту же нарушил.

- Что-то я тебя не узнаю, - вконец удивился Юрий Казаков, внимательно посмотрев на Анин, который не выказывал никакого желания по поводу выпивки.

- Я сам себя не узнаю, - скоморошествуя в душе, признался Анин и дружелюбно растянул губы в улыбке.

- Чего, не пьёшь, что ли?.. - удивился Юрий Семёнович, хотя наверняка хотел спросить о другом, о том, что на самом деле произошло в Выборге, потому что слухи ходили один чудовищней другого, а первоисточник сидел напротив и набивал себе цену.

- Бросил, - тяжко вздохнул Анин, имея ввиду, конечно же, Таганцеву и подумал, что личная жизнь - это тайна для всех, разве что домыслы становятся достоянием толпы.

- Расскажешь кому-нибудь другому, - не поверил Юрий Казаков. - А то у меня французский коньяк слезой исходит...

- Это такая слабенькая водичка? - Анин ухмыльнулся, повёл своими татарскими глазами из стороны в сторону, мол, нам ли мериться с лягушатниками по части выпивки?

- Ну да, - в тон ему согласился Юрий Казаков и даже попытался оскалиться точно так же, как Анин, но у него, конечно, не вышло так хищно, как у Анина, и он, как и Базлов, на мгновение позавидовал Анину.

- Наливай, - разрешил Анин по такому случаю с тем единственно точным выражением на лице, которое так импонировало Юрию Казакову.

Юрий Казаков суеверно подумал о новом фильме: 'носиться не будет', пожал плечами и окончательно перестал корчить из себя мэтра. Бар у него был огромный, как четыре улья, и всякий, кто знал об этом, несли в него и несли, и он сверкал, как драгоценными камнями, разноцветными благородными жидкостями назло трезвенникам и язвенникам.

- Главное, - уже окончательно успокоившись и сделавшись добродушным мишкой, сказал он, - что ты жив и здоров.

Уже и сюда донеслось, сообразил Анин, но укора совести не испытал, если бы не Евгения Таганцева, которая гневно таращилась, казалось, из каждого угла. И он знал, что что-то должно было произойти, поэтому и спешил убраться подобру-поздорову в пыльный, мыльный Крым, потому и сунул голову первую же петлю, даром что золочёную.

- Мне ещё надо у Милана Арбузова досняться, - намекнул на свою крайнюю занятость, хотя это его совсем не волновало, а волновало совсем другое, и тоска мягко, но с дурным предзнаменованием, сжала ему сердце: что-то должно было случиться с Евгенией Таганцевой. Или уже случилось, думал он с неименной тяжестью на душе.

- Отпущу, смотаешься, куда надо и когда надо будет, - великодушно пообещал Юрий Казаков. - Главное, что договор подписал.

А что там в договоре - даже Анин не знал.

Минут через пятнадцать он вышел от Юрия Казакова навеселе, почти в добродушном состоянии духа и стал спускаться по лестнице. В здании было тихо и пустынно; в окна заглядывала луна, колкие тени скрадывали коридоры. На втором этаже его тихо окликнули:

- Павел...

Он вздрогнул, уже зная, кто это, а сердце у него так охнуло, что несколько секунд трепыхалось, как рыба на берегу. Из-за колонны выступила Евгения Таганцева, бледная и осунувшаяся, под глазами синяки, сама похожая на оплывшую свечу.

- Ты бегаешь от меня? - с таким упрёком спросила она, что Анин, действительно, почувствовал угрызение совести.

Он столько лет ждал этого чуда, ту единственную. настоящую любовь, которая наконец случилась в его безалаберной жизни, что ему непроизвольно захотел сделать шаг и обнять Таганцеву, чтобы погрузить лицо в её волосы, вдохнуть её запах и обо всём забыть, но вместо этого сказал, поддавшись злобному порыву, который вынашивал последние дни:

- Ты обманула меня!

От волнения он шепелявил больше, чем обычно, и она его не сразу поняла.

- Я не могла... я боялась... тебе признаться, - взяла она его за лацканы куртки, чтобы вглядеться в его глаза, и они были пустыми, как у солёного леща.

Знаю я эти фокусы, подумал он с тем чувством отстраненности по отношению к Таганцевой, которое появилось в нём совсем недавно, хотя его так и тянуло плюнуть и раздавить свою ревность и оборотить всё себе на пользу. Но он не мог преодолеть неизвестно откуда взявшиеся злость и брезгливость. Обычно на этой ноте он и расставался с женщинами, не перешагивая через себя.

- Ты обманула меня! - снова сказал он, воротя морду, как пёс от вонючей сигареты.

- Паша... - сказала она с придыханием в последней надежде, что он всё вспомнит, - я извелась, не знаю как!