Актёрский роман

- Быстренько?.. - обернулся молодцеватый водитель, уловив нервное состояние клиента.

- Плачу тройную таксу, - дал маху Анин и через пять минут очень пожалел о своём опрометчивом поступке.

Водитель оказался большим любителем гонок по вертикали и по горизонтали тоже и презирал все правила, а также - всех, без исключения, участников дорожного движения. Анина мотало позади, как тряпичную куклу. Раз десять они были готовы улететь в кювет, но их пронесло.

Море скрылось за горами через пятнадцать минут, а ещё черед пятнадцать минут перевал промелькнул так быстро, словно его и не было. До того, как они приехали, Анин три раза блевал прямо в окно, и это несмотря на то, что высосал бутылку страшно дорого коньяка и моментами впадал в забытьё.

В кассе, конечно же, билетов не было, однако, Анину страшно повезло: за десять минут до отправления открылась вакансия на одно единственное место в плацкарте тринадцатого вагона, у туалета, и Анин успел ухватить её, прежде чем разъярённая толпа, отдавив ему ноги и едва не сломав шею, не вытолкнула на перрон.

Глава 10

Аутодафе

Москва встретила его зимой и дождём вперемешку со снегом. А на Котельнической набережной даже налетел заряд, и всё вокруг моментально стало серым и унылым.

Анин отпустил такси, поднял вороник, воротя лицо от порывов ветра, и вошёл в узкий, как ущелье, 5-й Котельнический переулок, где легко отыскал двенадцатый дом с колоннами на торце. Он ни разу здесь в жизни не был. Ему было интересно посмотреть, как живёт Евгения Таганцева.

В подъезде сидела строгая консьержка, и Анин во избежание лишних вопросов молча сунул ей 'пятёрку'. Консьержка понимающе кивнула, мол, когда-то сама бегала на свиданки, и он проник дальше. Широкая мраморная лестница с потёртыми ступенями привела его на третий этаж, и он долго стоял перед дверью Таганцева, не решаясь позвонить.

Он представлял её лицо: взволнованное, дорогое, любящее, каким запомнил его в Выборге, а когда увидел её совсем другой - повзрослевшей, измененной внутренне, то понял, что это конец их развесёлому, разухабистому роману.

- Привет! - сказала она, опираясь на трость.

Он пустил глаза, увидел, что на правой ноге у неё аппарат Елизарова и, ненавидя себя до глубины души, рухнул на колени, обнял её осторожно, как ветер парус, и произнёс:

- Котя, прости меня... прости меня, скотину!

С этого момента вся его ревность и душевные мучения показались ему такими мелкими, эгоистическими, не стоящие и капли её страданий, что он ужаснулся всему тому, что натворил. И готов был провалиться сквозь землю от стыда и злости на самого себя. Его мучил один и то же вопрос: 'Как же ты, такой умный и дальновидный, возвышенный и гениальный, как же ты допустил всё это?!' В первую очередь, он подумал не о её физических травмах, а об изменении, которые нашёл в ней.

Хорошо, хоть он не видел, как Евгения Таганцева в задумчивости потрогала его лысеющую макушку, казалось, всё поняла и сказала:

- Вставай... вставай...

И даже потянула за подмышки. Он вскочил, красный, взволнованный и помолодевший. Его большой серый плащ, который ему совершенно не шёл, полетел на пол, туда же - шляпа и сумка.

- Пойдём! - она посторонилась с тем самым королевский поворот головы, который Анин не мог забыть. - Проходи, не стесняйся, - сказала она, ловко уклонившись от поцелуя.

Он, страшное конфузясь, сунул её букет красных роз, которые купил по дороге, и уже знал, что даже это не имеет никакого смысла, как нет никакого смысла в его бессмысленной жизни, в которой он только и делает, что барахтается от одного берега к другому.

Она, всё так же тяжело опираясь на трость и явно оберегая ногу, провела его в прекрасную, светлую, белую комнату, обставленную белой мебелью с позолотой, с большим зеркалом во всю стену; и на его молчаливый вопрос сказала:

- Она скоро будет такой же длины, как левая, и смогу ходить, не хромая.

- Я не знал, - промямлил он и поймал себя на том, что впервые за много лет говорит всерьёз, не скоморошествует, не кривляется, а как когда-то в детстве, когда дрался на переменах в школе или хулиганил дома, исключительно честно и вдумчиво.

- Всё уже позади, - сказала она, облегчая ему душу. - Я ещё сломала два рёбра и повредила позвоночник, - сообщила она почти весело, словно о каком-то другом человеке, - но с этим уже всё позади. Осталась только нога, - присела она на диван и вытянула правую ногу. Трость она отставила так, чтобы она не упала на пол.

С этого момента в нём вдруг что-то перевернулось, словно пала пелена, и кто-то далекий страшно знакомый голосом Евгении Таганцевой, позвал его: 'Павел... Павел...', хотя она, конечно, сидела напротив, и он дёрнулся, прислушался, безуспешно завертел головой, но ничего, кроме вечного городского шума, больше не услышал. И тогда ему страшно захотелось, чтобы всё это было просто сном.

- Спасибо тебе... - сказала она, глядя на него незнакомым взглядом.

- За что? - болезненно очнулся он.

- За то, что дал мне прыгнуть.

- Дал прыгнуть... - машинально повторил он, глядя перед собой ничего не видящим взглядом.