Актеры-любители

— Сейчасъ посл внца не простятъ, такъ потомъ простятъ, стоялъ на своемъ Плосковъ. — Метрическое свидтельство ваше гд хранится?

— Конечно-же у папеньки.

— А взять вы его не можете?

— Какъ взять? Украсть? Да что вы!

— Не украсть, а просто взять. Какая-же это кража, если вы свое берете!

— Нтъ, нтъ. Не будемъ говорить объ этомъ.

— Ну, тогда копію съ метрическаго свидтельства добудемъ. Я знаю, что были случаи, когда и по копіи съ метрическаго свидтельства внчали. Вы вдь знаете, въ какомъ приход вы крещены?

— Конечно-же знаю… Только все это невозможно!.. Оставьте все это.

— Зачмъ оставлять? Надо дйствовать. Вы, какъ совершеннолтняя двушка, попросите себ копію съ метрическаго свидтельства. Я обращусь къ одному знакомому адвокату и спрошу его, какъ надо это сдлать на законномъ основаніи.

— Бога ради, оставьте, Виталій Петровичъ…

— Само собой разумется, что внчаться тайно, мы будемъ только тогда, когда испробуемъ вс другія средства и ваши родители будутъ неумолимы.

— Не могу я этого, ни за что не могу… Все равно не могу.

— Тогда гд-же ваша любовь посл этого! воскликнулъ Плосковъ.

— Не попрекайте… Но, ей-ей, не могу. Погодите дайте подумать, дайте сообразить.

— Хорошо, думайте, соображайте, а я буду страдать.

Плосковъ тяжело вздохнулъ, взялъ Любу за руку, крпко сжалъ руку и прошепталъ:

— Ангелъ мой! ежели-бы ты могла заглянуть въ мою душу, ты увидла-бы, какъ любитъ тебя Виталій, какъ глубоко страдаетъ онъ, и пожалла-бы его!

— Да я и то жалю… тихо пробормотала Люба. У чайнаго стола гремли стаканами.

— Воркующіе голубки! Чай пить… кричала Кринкина Люб и Плоскову.

XV

Корнева долго ждали, но онъ на репетиціи такъ и не былъ, приславъ въ конц вечера записку съ извиненіемъ, что не можетъ пріхать по случаю затянувшейся репетиціи въ Мукосевскомъ кружк. «Что имемъ — не хранимъ» такъ и не репетировали въ этотъ вечеръ, отложивъ до слдующаго вечера.

— Просто запутался, сказалъ про Корнева Конинъ. — Вдь я знаю мукосевскія репетиціи. Тамъ цлыя пиршества устраиваются, жженки изъ киршвассера варятъ, крюшоны уничтожаютъ.

Режиссеръ Луковкинъ тотчасъ-же отпустилъ Любу домой. Плосковъ бросился ее провожать, но она остановила его.

— Бога ради не длайте этого, сказала Люба. — Я сегодня на своей лошади. У меня у подъзда кучеръ.

— Но я только до кучера.

— И до кучера не надо. Вы думаете, маменька не станетъ завтра разспрашивать кучера, провожали-ли вы меня? Непремнно станетъ спрашивать. Вы не знаете, какая она хитрая!

— Тогда я только до прихожей.

На темно освщенной лстниц Плосковъ осмотрлся и, видя, что никого нтъ, схватилъ Любу въ объятія и сталъ цловать. Онъ цловалъ ее въ лицо, въ шею, въ руки.

— Что вы, что вы… Насъ могутъ увидть, шептала Люба, но не отбивалась.

— Будешь моею, во чтобы то ни стало будешь, иначе я покончу съ собой! говорилъ онъ.

Смущенная, вся раскраснвшаяся, похала Люба домой.

«Что-то будетъ? Что-то изъ всего этого будетъ?» думалось ей. «Ну, да пускай что будетъ, то будетъ, а все-таки онъ меня очень любитъ!» ршила она и на душ ея сдлалось радостно, пріятно.

Весело поднялась она по лстниц до своей квартиры, впорхнула въ прихожую, быстро раздлась и пошла въ комнаты. Въ гостиной уже ждала ее мать.

— Ну, что — былъ Корневъ на репетиціи? спросила она.

— Былъ, мамочка, былъ, соврала Люба, нсколько замявшись.

— Ну, какъ онъ съ тобой?

— Да какъ?.. Ничего… Очень любезенъ… Разговаривали.

— О чемъ? допытывалась Дарья Терентьевна.

— Да объ разномъ. Училъ онъ меня, какъ играть роль.

— Ты-то будь съ нимъ только полюбезне. А другого разговора у тебя съ нимъ не было?

— Какой-же можетъ быть другой разговоръ?

— Не притворяйся дурой. Ну, да все равно. Не провожалъ онъ тебя до прихожей? Не помогалъ одвать пальто?

— Нтъ, мамаша, этого не было.

— А тотъ? Этотъ… Какъ его? Ну, вотъ этотъ…

— Вы про Плоскова должно быть? Тоже не провожалъ. Вдь вы-же запретили. Съ Плосковымъ-то я только здравствуй да прощай. Некогда было и разговаривать.

— Ой, врешь!

— Да что-жъ мн врать-то!

— Мн думается, что онъ тебя даже и до дома провожалъ. Смотри, вдь я кучера спрошу. Тогда хуже будетъ.

— Что-жъ, ставьте на одну доску съ прислугой, а только ежели вамъ говорятъ, что не провожалъ, такъ вы должны врить, что не провожалъ. Зачмъ я вамъ буду врать-то?

— Ну, то-то. Впрочемъ, ежели Корневъ будетъ вызываться провожать, то пускай провожаетъ, я буду очень рада.

Ночью Люб снился Плосковъ. Видлось ей, что будто онъ увозитъ ее на тройк. Она въ бломъ подвнечномъ плать, а сзади ихъ гонится ея маменька Дарья Терентьевна, тоже на тройк.

На другой день, когда Люба часу въ одиннадцатомъ встала, горничная таинственно подала ей маленькій розовый конвертикъ.

— Давеча утромъ молодой баринъ подалъ. Тотъ самый баринъ, что насъ въ прошлый разъ провожалъ домой, когда мы съ вами были въ гостяхъ на Пескахъ, сказала она. — Онъ пришелъ къ намъ рано утромъ по черной лстниц, вызвалъ меня въ кухню и просилъ потихоньку передать вамъ въ собственныя руки. Только вы, барышня, меня, Бога ради, не выдавайте.

— Ну, вотъ еще что выдумала! Я теб даже что-нибудь за это и подарю, отвчала Люба, вся вспыхнувъ, и быстро разорвала конвертикъ.

Плосковъ писалъ: