Акулы во дни спасателей

Кстати, о ней. О маме. Я такой ее видела, разве что когда у меня под носом была ханабата. Одно время она совсем опустила руки. Она все потеряла и продолжала вставать по утрам потому лишь, что всегда это делала. А может, решила жить ради меня и Дина. Не знаю. Я знаю лишь то, что Ноа навеки останется ее любимцем, но дело даже не в Ноа, ну или, по крайней мере, не только в нем как в человеке. Для мамы Ноа был не только сын, но и связанные с ним легенды. И это сводило к одной-единственной цели все, что нас донимало, — годы безденежья, переезд в город, дерьмовые работы, на которых горбатились они с отцом. И цель эта была так значительна, что маме даже не требовалось ее понимать — она знала и так, что ей суждено сыграть важную роль. Великая судьба опьяняет.

Шорх-шорх-шорх. Мы с папой все еще топчем дорогу. Что-то шевелится и трещит в листве деревьев, мимо которых мы пробегаем, там, где колючие кусты и ветки жмутся к земле. Капли пота висят на моих ресницах, щекочут шею, дорога поднимается в гору, катится с горы, изгибаясь, скрывается из виду. Предвечерний оранжевый свет. Мы бежим.

Окей, теперь, когда мы бегаем, все совсем по-другому. Я уже не хочу забыться. Я хочу расширить то, что сделала. Я зову это новой ахупуаа[152] — возрождением старой системы. Когда-то алии сверху донизу разделили остров на полосы и все, что на нем производили, отдавали за что-то другое: рыбу из океана обменивали на батат с равнин, выросший на воде с горных хребтов. Только теперь мы с Хоку воссоздали все это на клочке земли, дополнив фотовольтаикой и регенерацией воды. Все само себя питает и обменивается с другими элементами внутри системы, так? Кало, рыба, цветы. Земли мало, плодов много. Я клянусь, этот метод изменит острова. Когда мы только об этом заговорили, когда появились статьи в газете и бортовом журнале местной авиакомпании, к нам стали приезжать люди. Крепкие тетки с растрескавшимися, как кровельный гонт, ногтями на ногах и торчащими из-под мышек, точно вана, пучками волос, с татуировками карпов-кои; они, как и мы, строили целые фермы. Смуглые парни с курчавыми волосами, доходившими до середины спины, с грудными клетками в доспехах мышц. Но привели их не статьи из газет. Они признавались, что тоже услышали зов. Тот самый голос, что явился мне как хула, что струился сквозь отца, как река. Все, кто к нам приезжал, тоже слышали его. Он призывал их сделать что могут. То есть все мы канака маоли и весь наш шум? К нам приезжают даже важные люди: в конце концов, пожала плечами женщина из окружного совета, надо же что-то делать со всей этой землей. Я побывала на заседаниях в законодательных органах, в университетах, вместе с другими фермерами, рыбаками и сторонниками старого образа жизни.

— Вот видишь, — сказал вчера вечером по телефону Дин. Как будто я наконец догадалась о том, что он знал всегда.

— Господи Иисусе, Дин, — ответила я. — Вижу что?

— Ноа был прав, вот что, — заявил Дин. — Дело не только в нем. Даже на том свете он остается самым умным.

Я не удержалась и рассмеялась.

— А как же ты? — спросила я. — Ты тоже услышал зов?

— Знаешь что, — ответил он, — если хочешь поговорить о призвании, послушай вот это.

В трубке раздался глухой шорох, как будто из-под воды. Я догадалась, что он куда-то переместил телефон и переместился сам. Потом в трубку ливнем помех хлынул шум города: гудки автомобилей, сирены, грохот деревянных поддонов и дверей. Громкий стук чего-то тяжелого, что выбросили в мусорный бак. Долгий скрежет и рев городского автобуса. Лязг и шипение. Голоса. Потом эти звуки стихли, в трубке снова раздался шорох перемещения. Я уловила голос диктора из телевизора, что-то о рынках и ожидаемом квартальном росте, прогнозы, оценки, и снова вернулся Дин, так? Его дыхание.

— Слышала, да?

— Я слышала шум, — ответила я. — Я не это имела в виду.

— Шум, — повторил он. — Это деньги. Это я ищу способ их заработать.

Он зарабатывал деньги, присылал все больше, на папином с мамой счете регулярно появлялись новые поступления. Мама никогда не спрашивала, как он их зарабатывает, да и я тоже. Наверняка ответ оказался бы не так ужасен, как мы подозревали. Но мы не спрашивали — вдруг все еще хуже, чем мы думаем?

На его конце провода скрипнула кожа и что-то с глухим стуком закрылось. То есть все время, пока мы болтали, он не сидел на месте. Он никогда не сидит на месте. Наверное, в тюрьме для него самым трудным было то, что у него отобрали свободу передвижения.

— Как там мама с папой? — спросил он.

— Лучше с каждым днем, — ответила я. — Как и все мы.

— Посмотри на себя, — сказал он. — Может, Ноа был не единственным супергероем.

— А он и не был супергероем, — возразила я. — В том-то вся и беда. Хватит с нас спасателей, окей? Это просто жизнь.