Акулы во дни спасателей

Она смотрит на меня широко распахнутыми глазами, белки белеют в темноте.

— Не знаю, — отвечает она. — Я никогда в жизни этого не играла. — Она осторожно кладет укулеле себе на колени. Разжимает ладони, шевелит пальцами. Словно хочет убедиться, что они на месте.

— Ты тоже это видела? — спрашиваю я. — Ты тоже это чувствовала?

— Да, — говорит она.

Я вспоминаю всю хулу, которая крылась во мне. С того первого вечера в кафетерии, потом в колледже, с Вэн, и теперь. Сердце мое стучит: жива, жива, жива.

— Кауи, — медленно произносит мама, — что происходит на этой ферме?

37 МАЛИА, 2009. ХОНОКАА

Я теперь стараюсь лишний раз не надеяться. Приучила себя верить, что будущее наше не зависит от богов — есть ли они, нет ли, — да и настоящее с прошлым тоже. На что мне эти боги без Найноа? Да и не глупо ли вообще ожидать чего бы то ни было? Ведь это-то и губит. И вот вам пожалуйста: все равно на что-то надеюсь, места себе не нахожу, а все из-за вчерашней музыки. Что-то здесь происходит, не знаю что, но оно связано с богами, нами и Найноа. И вот я сижу в кузове пикапа Кимо на жестком сиденье рядом с дочерью, спиной к кабине, лицом назад, к дороге, мы передаем друг другу термос, от кофе чуть пахнет пластмассой, как когда открываешь старый холодильник, но он вкусный, из зерен кона, мы по очереди отпиваем из термоса, когда пикап не козлит по ямам проселка. Нос и рот мы от пыли повязали банданами и смахиваем не то на бандитов, не то на “Калек”[149] и “Кровавых”[150] из рэп-альбомов Кауи. Через банданы все пахнет старым хлопком и кофе, мы приподнимаем их, чтобы сделать глоток, снова опускаем и передаем друг другу термос. За машиной клубится дорожная пыль. Пикап козлит и взбрыкивает. Мы резковато входим в поворот, Кауи едва не падает, проливает кофе себе на пальцы и на ногу.

— Ну и мудак! — кричит она.

— Ты о дяде? — спрашиваю я.

— Ага, — говорит она. — Ведет как мудак. Убить нас хочет.

— Дай сюда термос, если не пьешь, — говорю я, отхлебываю глоток, мы въезжаем на ровный участок дороги, и я долго пью, причмокивая и постанывая от удовольствия после каждого глотка. — Видишь, ничего сложного. Понятия не имею, чего ты ноешь.

— Да и фиг с ним, — говорит Кауи.

— Далеко еще до фермы?

— Почти приехали.

И вот мы на месте. За последним поворотом я вижу, что высокую траву, старый тростник и эвкалипты вырубили, убрали, на их месте ровное широкое поле, посередине стеклянный купол теплицы, тут и там из земли торчат трубы, точно полузарытые скелеты, а на краю участка сарайчик. В теплице сплошь помосты, с каждого слоновьими ушами свешиваются листья таро. К пикапу подходит мужчина в широкополой высокой плетеной шляпе, песочных ботинках, грязных джинсах, потертой рубахе — вылитый гавайский фермер старой закалки.

— Опаздываешь, — кивает он Кауи.

— Извините, — отвечает она как ни в чем не бывало — точь-в-точь как мне, когда дает понять, что на самом деле ей ни капли не стыдно.

— Да уж, — говорит мужчина и серьезно смотрит на нас из-под густых бровей. У него неряшливые кудрявые усы, борода закрывает подбородок и смуглые щеки. Предки его явно прибыли на Гавайи откуда-нибудь с Окинавы.

— Вы же наверняка только что посрали. — Кауи протягивает ему термос. — Как оно сегодня, мягкой мороженкой или немецкой колбаской? — Она подхватывает рюкзак, выпрыгивает из пикапа и забирает у мужчины термос. Я перекидываю ноги через задний борт и слезаю на землю.

— А это, значит, охана, — говорит мужчина мне и Оги, который выбирается из кабины. Кауи о чем-то болтает с Кимо, потом тот заводит мотор, высовывает из окна руку, складывает пальцы в шаку, и пикап, подпрыгивая на кочках, скрывается в клубах пыли за поворотом.

* * *

Мужчину зовут Хоку, он показывает мне ферму и все, что сделали они с Кауи. Сплошь аквапоника, биореакторы, постройки для солнечных коллекторов и микроветрогенераторов, лопасти которых висят, как листья на деревьях, и крутятся от легчайшего ветерка. Он объясняет, я то слушаю, то не слушаю, улавливаю не все, да и то, что он говорит, мне по большому счету неинтересно. В конце концов, ферма и ферма, что тут непонятного? А пока мы ходим, Кауи вовсю работает: загружает коровий навоз в широкий черный барабан, который крутит с помощью рычага с двумя рукоятками, подрезает побеги, возится с трубами. Волосы у нее собраны в узел на макушке, тело изгибается с каждым тычком лопаты, глаза, прищурясь, всматриваются в нити труб, черная футболка на спине взмокла пятнами, как на шкуре трехцветной кошки.

Хоку смеется.

— Неужто не понимаете?

— По-моему, обычная фермочка. — Я трогаю листья таро, его еще называют “кало”, и это второе название мне нравится больше: я сразу вспоминаю ночное шествие воинов, богиню Пеле и аумакуа. Получается, надежда тихонько дремлет в сердце, а потом вдруг снова просыпается.

— Надо же с чего-то начинать, — говорит Хоку. — Большое всегда начинается с малого.