Алая дорога

В это притихшее военное время, изобилующее вспышками недовольства простого люда и смутным страхом за будущее, Елена опять начала вспоминать Алексея. Может быть, окажись её брак удачным, она не думала бы о своей первой любви. Очень часто мы не ценим то, что имеем, и постоянно, час за часом, грезим о дымчатых берегах возможного. Быть может, союз с Алексеем оказался бы таким же тяжёлым и странным, как и с Александром, но не думать об этом было выше её подорванных сил. Интуитивно она чувствовала вину за то, что не любила мужа, тот был вовсе не плох и относился к ней как к котёнку, которого лучше не трогать, чтобы не получить царапину. Если бы Елена догадалась ради забавы спросить Александра, ради чего он на ней женился, наверняка получила бы в ответ блуждающий взгляд и странную улыбку. Не мог же он поведать ей, что она была на редкость удобна, поскольку не думала ревновать и подозревать его.

Не довелось ей хлебнуть той яркой любви, которая озаряет жизнь переливчатыми цветами солнечной ласки, и в двадцать один год она представляла удручающее зрелище. То исхудавшее тело, которое бродило по опустевшему Петрограду, нельзя было с уверенностью назвать процветающим человеком.

Глава 2

Минул хмурый меланхолик – ноябрь, и в декабре на свет появился наследник двух старинных дворянских семей, наречённый Павлом. Глядя на сморщенный комок, принёсший ей столько страданий, Елена не могла поверить, что носила его под сердцем столько времени, и опасливо поглядывала на колыбель, боясь, что он разревётся.

Произошло памятное событие в Степаново, единственном месте на земле, где Елена оживала. Сам дух усадьбы, её непередаваемые запахи и звуки, её неуловимая прелесть, тихие малиновые закаты и трескотня сверчков в сумерках помогали исцелить рубцы на душе.

Впервые встав с широкой постели после рождения новой жизни, Елена омыла лицо от прошлых мыслей, вскинула голову и неожиданно столкнулась с зеркалом. Нельзя сказать, что она поразилась своему взгляду, но что-то в одичавшем отрешённом выражении ясных, но холодных глаз возмутило её. С ожесточением она затараторила: «Жалкая барынька, запертая в своём сознании, когда в мире творится такое… Хватит! Нужно бороться, как все, как бабушка…» – мысленно она дала себе пощёчину, и улыбнулась от сладко разливающегося внутри предвкушения чего-то яркого и грандиозного.

Если до этого её жизнь действительно не имела оправдания, она только искала его и натыкалась на тупики, то теперь всё изменилось. Навсегда. Теперь она не принадлежит себе, но так ведь лучше! «Зачем я себе? Глупая, страдающая от безделья, мнящая, что весь мир отвернулся от меня, что он потерял яркость и никогда не станет прежним, или никогда таким не был, если жизнь пошла не так, как я задумала. Плохо то, что у меня достаточно ума, чтобы это понимать и рвать себя… Да что я, в самом деле?! Думала, начну что-то хорошее, большое, а всё это время только страдала, упиваясь горем и из-за эгоизма не желая даже перебороть это… Ведь возможно справиться с горем, если жаждешь этого. Мне, видно, нравится страдать». Тут она подумала, что слишком жестока и требовательна к себе и не может найти разумную грань, объясняющую своё поведение, но унывать не стала, решив выбросить это гадкое чувство из себя. Елену это даже вдохновило. Теперь она займётся самым лучшим существом, любовь к которому уже разгоралась в ней, как рдеющее пламя свечи в сумраке ночи. А что-то великое, если это вообще имеет смысл, она отложит на будущее.

Когда одержимая молодостью толпа, бредившая Блоком, бежала по петербургским улицам, чувствуя небывалый подъём и безоблачный всплеск поглощающего счастья, Елена просто сидела с томиком стихов на коленях и не понимала, куда они бегут, чему радуются. Между ней и людьми неизменно вставал какой-то барьер, и она не могла жить так, как они. Только теперь она понимала это. Если бы она оказалась там с ними, пропиталась их эмоциями, определенно вела бы себя так же. Но утром, проснувшись от агонии, снова недоумевала бы их веселью. Она, наверное, была чересчур холодна, зажата. Почти никогда званые ужины, балы не возносили её, не приносили желанные ответы. «Ведь их ликование временно, – размышляла она, – а вечное не снаружи. Его там надо искать. Танцами и весельем его не приблизишь. Хотя, конечно, это отличный способ приятно провести время».

Даже находясь на балу, Елена принадлежала сама себе. Она пыталась влиться в поток тех, кто мог и хотел изменить действительность, стать их частью, но поняла, что что-то отталкивает её, заставляет жить так, как раньше. И вместе с тем она жалела, что не может так же предаваться одной минуте.

Природа родных мест осталась неизменной, но люди стали иными. Или стала другой сама Елена, когда, катаясь с сыном по имению, впервые заметила затравленные взгляды крестьянок, работающих в поле. Одна рябая сутулая женщина с такой ненавистью из-под тяжёлых бровей смотрела на красиво одетую дворянку и её упитанного барчука, что Елена невольно отвела глаза.