Алая дорога

– Я не знаю. Всё это так сложно. По-моему, как мы позволяем, так к нам и относятся. Позволяем мы убивать нас, топтать наши идеи – так и будет. Смотрели мы веками, как гнутся крестьяне – получаем теперь всё сторицей. И нечего голосить, что мы несчастные, против нас пошли рабы.

– Ты мне это говоришь? Я и так это прекрасно знаю.

– Прости, – улыбнулась Елена. – Я разошлась немного. Я бы хотела сказать это отцу, да он не поймёт.

– Ты поссорилась с ним?

– Да. Сразу после того, как приняли конституцию. Ты бы его видел, просто святое негодование! Как это так, без царя – батюшки, который ничего не делает, но зато величественной поступью входит в Мариинский, и все ему аплодируют и умиляются семейственности и нерушимости вековых устоев! Все, включая временное – предатели, и только Аркадий Петрович Грушевский прав. Противно. Он в девятнадцатом веке застрял, а мы уже по двадцатому несёмся.

– И куда несёмся…

– Лёша, никто ведь не знает, в какое время живёт. И что будет завтра.

Они замолчали. В комнату начали залетать сбитые с толку жуки.

– А ты можешь не бороться больше? Давай просто жить и пытаться стать счастливыми, – голос её звучал неуверенно, потому что предугадывал ответ.

– Но как мы можем? Мы должны быть со своим народом, а не сидеть в стороне и кричать: «Моя хата с краю!»

– Но революция уже была. Сейчас нужно просто ждать. Или строить лучшее… но не продолжать.

– Леночка, Лена! Опять будем сотни раз повторять друг другу одно и то же? Мы уже говорили об этом. Ждать, ждать, всё время ждать, уповать на кого угодно кроме себя… Довольно!

Она обняла его. В сущности, революция не коснулась её, только слегка смутила своей непредсказуемостью. Но смутила ожидаемо, поэтому не неприятно. Вчера был царь, его, если и не все уважали и любили, то, по крайней мере, кланялись. Пока что ситуация не принимала формы эпидемии – редкие волнения и недовольства, несколько арестов, смутный страх. Но зато эмансипация и долгожданное, почти уже невероятное, освобождение крестьян. Вот ведь парадокс: после крестьянской реформы некоторым служителям земли стало жить ещё хуже, чем до неё.

Многие прогрессивные аристократы с восторгом встретили февраль, приняли перемены. Но были и такие, как Аркадий Петрович, до конца верные своему государю, что бы он ни делал, упрямые до безумия и гордые до абсурда. Аркадий поклонялся не императору, а идее абсолютной монархии, которая свято чтила его интересы помещика. Он не мог поменять своё раз и навсегда вдолбленное мнение. Это казалось ему кощунством святых душевных идеалов.

Всякая крайность не может привести к чему-то хорошему.

– Да, я знаю, родной. Но так боюсь. Я ведь женщина, помнишь? А нам свойственно бояться и осторожничать, потому что мы отвечаем не только за себя.

– И в этом вы сильнее нас. Да и мудрее. Там, где можно спокойно переплыть реку, вы не станете бросаться в пучину. Но мы другие, нам это нужно.

– Нужна война?

– Да, как воздух. Тысячи искалеченных судеб, раскаяние и проклятие военноначальников. Но это нам нужно, мы не можем иначе.

– Да, только всё величие на крови построено! И что обычным людям до того, что ценой утрат близких они получат ещё какой – то клочок земли, будут жить с побежденными и чувствовать их ненависть?! Ни одна война ещё никому не принесла счастья. Никому ни одна. Но всё продолжается… Почему люди не могут жить в мире? Я постоянно задаю себе этот вопрос и не могу ответить.

– В этом человеческая суть, и здесь ничего не изменишь. Никогда. Всё это было, есть и будет. Здесь мы бессильны, мы просто люди. Да и правители бессильны, потому что власть, купленная насилием, не существует долго. И, как правило, такие, как Наполеон, заканчивают свою блистательную жизнь убийцы миллионов во всеобщей ненависти. Стоит на деле узнать, что такое война, стоит потерять близких, начинаешь думать, что патриотизм не так уж хорош.

– Но что мы можем сделать?

– Ничего. Только стать добрее, вдруг и окружающие тоже изменятся, глядя на тебя. Начинать нужно с себя. Кто-то из древних так говорил, да?

– Не помню. Но мысль-то стоящая.

Снова комнату наполнило молчаливое упоение совершенством.

– Я так боюсь опять потерять тебя.

Он улыбнулся той чудесной улыбкой, которая так поразила её тогда, давным-давно, когда они ещё не знали, как скрутятся их судьбы в водовороте непредсказуемой жизни. Его улыбка озаряла лицо тёплыми закатными лучами, оно будто светилось. Из уст надоевшей любовницы, страсть к которой уже меркнет, эти слова ударили бы по нему запахом дешевизны. Но Елена была любима, невесомо прекрасна и дорога, поэтому его клюнула благодарность. Оказалось приятным знать и быть уверенным, что есть на свете хоть одна душа, которая боится за тебя.

– Мне так хорошо здесь, как в детстве, с мамой. Никогда не чувствовал такого успокоения. Казалось бы, страна на перепутье, смутное время, а я сижу здесь с тобой, смотрю на небо, и ничего мне больше не нужно.

Благодарный поцелуй. Знакомый едва уловимый запах её волос, аромат молодости и нагретого в закатных лучах тела.