Алая дорога

Он вскинул на неё погрустневшие глаза, и знакомое выражение отрешённости на его лице пронзило её сладкой материнской болью. Так бывало с Павлом, когда тот боялся сказать матери о разбитой чашке. Алексей, видимо, никогда не мог быть абсолютно счастлив, что-то мешало ему, цепляло и тянуло.

– Собирался ехать днём тридцатого, – он заговорщицки улыбнулся. – Первого мая ожидались большевистские выступления.

– Но почему ты не уехал раньше?

– Пойми, я ведь не с ними. То есть не в рядах, не завербован. Мне нравится действовать в одиночку, не слушать ничьих указаний. Мне нравится нести в массы, как народники. Но кому я могу рассказывать о программе большевиков? Ольге с Петром или твоему Павлу? – он засмеялся, почёсывая щетину на подбородке. – Я, конечно, должен быть в Петербурге, там сейчас самое интересное. Большевики не довольны временным, временное не довольно большевиками, а эсеры популярнее всех… Двоевластие. Смутное время, Лена, очень смутное.

– Почему же ты не уехал раньше? – повторила она вопрос, на который он так и не дал ответ.

Алексей закрыл веки, отчего взгляд превратился в усталый и по-детски беззащитный. В этот момент он был просто любящим человеком, а любящие уязвимы. В последнее время Елена часто ловила у своего отражения в зеркале похожий взгляд, только не изморенный, а странно счастливый. У одержимых людей в глазах мелькает смешение счастья и присыпанного надеждой отчаяния, что страшит тех, кто видит это, больше открытого безумия. Глядя на них, на ту эпоху, в которую они жили, не верилось, что они могут одолеть вместе счастливую жизнь. Счастье вообще слишком призрачно, а во времена воин становится гостем судьбы, и Елена с Алексеем, обладая интуицией мудрых, понимали это. Не осознавали разумом, но планов на будущее не строили, опасаясь даже заговаривать о этом.

– Если бы я сказал, что из-за тебя, я бы, наверное, слукавил, хотя… Бывает, сам в себе разобраться не можешь. Я всё тянул с отъездом, думал, не время ещё. Письма от товарищей мне не доходили, только одно, недавно. Телефона здесь нет. Хотя, может, я просто убеждал себя, чтобы с тобой остаться. Ты так меня притягивала, так умно говорила, что я иногда долго лежал без сна и думал, что права ты, а не я. Ты мягче.

Они сидели на полу заброшенного домика, в котором раньше жил полусумасшедший старик. Он бегал по селу и выкрикивал ругательства, а ещё любил драться с ребятнёй, чем приводил в восторг Аркадия, и хозяин кидал рабу монетку. Тогда, напившись до судорог, старик начинал говорить такое, что всем в деревне становилось дурно. Что-то настолько правдивое и страшное, что люди испытывали досаду, и сквозь озноб пытались обратить всё в шутку. Кто-то, находившийся всегда, набрасывался на старика, и начиналась драка. Однажды старик, которому едва исполнилось полвека, повесился на крыльце своего покосившегося домика. С тех пор там никто не хотел жить. Крестьяне вымирали – кто-то уходил в город, от отчаяния бросив последнюю землю, кто-то спивался. Недостатка в дворах не высказывалось.

Елена случайно открыла это место. Она часто в одиночестве гуляла по поместью, заглядывала в самые отдалённые уголки, радуясь, обнаружив что-то интересное. И часто теперь сидела в этом доме по вечерам, распахнув окна и двери, кожей впитывая многоликий закат. Отблески солнца слабым светом отдавались в стёртой краске пола. Всё было овеяно загадочностью и негой, красотой и едва ли не мистикой.

Голова Алексея покоилась на её коленях, и в предсумеречной тишине мёртвого дома улавливались только обрывочные звуки нелёгкой деревенской жизни: хриплые окрики мужиков, пьяные песни, истошный лай собак, от злости готовых выпрыгнуть из своей жиденькой шкурки.

– Как чудно пахнет весенний вечер с его палитрой запахов вспаханной земли, костра, ярких полевых цветов, заката. Да, иногда мне кажется, что закат пахнет по-своему, и каждый месяц по-разному. И так хорошо и больно становится на душе, когда запрокидываешь голову и улавливаешь оттенки воздуха, что не хочешь, чтобы солнце тонуло в горизонте. А в воздухе всё равно какая-то недосказанность, словно природе нравится мучить нас, держа свои тайны при себе.

– О, да какая тебе революция! Ты поэт, Лена.

– Я вообще не знаю, зачем людям воевать, постоянно убивать кого-то. Неужели так сложно просто жить в мире и помогать друг другу?

– Это утопия, Лена. Счастливая, но утопия. Так никогда не будет. Так не может быть, потому что все люди разные, и многие подонки. Так что просто надо вымести весь мусор, и только потом строить лучший мир.

– Так этого хотят большевики? Вымести весь сор, то есть нас? Мы им много горя причинили, но выметать нас за что?

– Нет, что ты. Мы просто хотим справедливости. Её, по-моему, со времён первобытно – общинного строя не было.

– Не было.

– Но должно же быть, правда? – он упёрся подбородком в ее колено, отчего ей стало больно.