Алая дорога

– Помню. Я всё помню.

В душе её поднималось что-то стихийное, первобытное. Что-то гораздо сильнее слабого влечения к мужу или той юношеской влюблённости – идеологии, которую она испытывала к человеку, стоявшему теперь перед ней. «Я ведь не могу как девка…» – мелькнула у неё последняя разумная мысль, но быстро растворилась, как безмерно пустое. Всё тело жгло пламенем невысказанных слов. Уже плохо сознавая происходящее, она сделала смехотворную попытку повернуть назад, но размякшее тело тянулось обратно. Прежде, чем Елена осознала, что происходит, она уже чувствовала чьи-то руки на своей талии и в пьяном восторге помогала им развязывать ленты на своей блузке.

Взрыв. Ослепительная вспышка всепобеждающего счастья. Щедрая награда за годы тоски и одиночества. Отказ верить, что столько драгоценных часов потрачено впустую. Казалось, что только сейчас жизнь предстала по-настоящему многогранной, что прошедшее не имеет никакого веса. Его бесчувственное тело рядом с ней. Бесконечная зелень земли на фоне коричневых ветвей и новорожденной листвы. Тихое дыхание. Слёзы.

Глава 12

Алексей понимал, что пребывание любовником аристократической дамочки для его мятежной души унизительно. И опасался, что теперь, когда Елена набралась опыта, она научится манипулировать им. Не из-за убеждения, что прелюбодеяние – грех он решил заморозить то драгоценное между ними, оставить его летящими воспоминаниями. Скорее, из страха за себя, хоть ему непросто было признавать это. Елена, точно нежный рассвет, была близка и понятна ему, но, как любая незаурядная натура, загадочна и не анализируема. Предугадывать её поступки он не мог, хоть и пробовал. Что творится в душе другого, какие тайные мотивы влияют на модификации его личности, понять зачастую совершенно невозможно. Порой не понимаешь даже себя.

Алексей стоял на перроне небольшой станции и благодушно говорил о чём-то с молодыми парнями, латающими старый паровоз. Рабочие эти были до того закоптелые, загорелые и измазанные, что прохожие, зашитые в своё мировоззрение, снисходительно – заинтересованно оглядывали их. Алексей же, как всегда при встречах с людьми, которых считал лучше себя, искренне улыбался. Он смотрел на чопорных прохожих гораздо более недружелюбно, чем те исследовали его новых знакомых.

– И сколько же он продержится? – свободно спросил Алексей, щурясь от яркого солнца и бликов, отскакивающих ему в глаза от блестящего железа.

– А чёрт его знает, – отвечал юный трудяга, скаля небывало белые зубы, между которыми развязно всовывалась папироса. – Хоть бы год. На леченой – то далеко не уедешь.

– Они думают, – принял участие в беседе второй рабочий – что для пригорода и такой поезд сойдёт, ан нет, сволочи. Мы – то здесь лучше любой столицы живём!

Дух сговора раскрепостил их, а явное дружелюбие Алексея располагало к грубой откровенности.

Алексей рассмеялся ярко, легко, и повернулся в сторону окошка с кассами. Ему показалось, что чей-то знакомый стан мелькнул возле него, пронёсся по платформе и замер неподалёку. Он увидел платье, извивающееся бутонами шёлковых цветов. Юбка, существенно укороченная и упрощенная благодаря Первой мировой войне, открывала свои тускло поблёскивающие лепестки навстречу свободе, смешанной с прохладой и спрятанным зноем. Складки одеяния распрямлялись, точно живые, и это зачаровало Алексея. Утро было прекрасно, ему не хотелось прерывать положение, позволяющее быть свободным от приветствий и разговора. Он не старался скрыться, но продолжал стоять, не сменив даже позы. «Не понравится – не моё дело», – растянул он и блаженно отдал лицо ветру, сырому, разжигающему жажду и внушающему надежду.

Елена мало обрадовалась такому приёму, но приняла правила и не спешила подходить к сборищу мужчин, обсуждающих что-то неинтересное.

Елена и Алексей молчали, но чувствовали присутствие друг друга. Оба молчали, но то, что происходило внутри них, было схоже. Начни они говорить о том, что рождалось внутри, выглядели бы нелепо и дали возможность позлословить словоохотливым купчихам и огрубевшим мужикам, презрительно мерившим их своими суровыми глазами из-под косматых бровей.

Люди неохотно раскрывают сердце. Да и могли ли тяжеловесные слова выразить хоть толику лавины, срывающейся внутри при виде дорогого существа? Любящим комфортнее было молчать. Молчать и понимать (или фантазировать) о том, что чувствовал другой. Взгляды – смущённые, нежные, насмешливые или просто жадные, способны были выразить больше.