Аларих, король вестготов: Падение Рима глазами варвара

Талант Евнапия заключался в исследовании границ языка. Он писал на греческом и придумал слова, которые можно перевести как «свинейший» и «обезьяний»{221}, причем использовал он их в рассказе о правлении Феодосия и двух его сыновей. Занудствующие поборники академизма осуждали его литературную плодовитость и разнузданность. «Он портит и унижает благородную суть остальной части своего лексикона»{222}, – утверждали они. Но люди читали «Исторические записки» Евнапия, насчитывавшие четырнадцать томов, даже в Средние века. Олимпиодора, который в душе был поэтом, часто видели в местном кабаке, куда он приходил со своим домашним попугаем. Люди хохотали, ведь птица «подражала почти всем человеческим действиям». Говорили, что попугай «плясал, пел, называл всех по имени и вообще проделывал подобные вещи»{223}. Один современный историк предположил, что Оли – так в научных трудах обычно сокращают имя Олимпиодора – должно быть, выглядел так, будто «промышляет пиратством»{224}. Писатель, без отдыха сочинявший «исторические материалы»{225}, как описывал свое ремесло сам Оли, опубликовал широко известную хронику из двадцати двух частей, которая, вероятно, называлась «История» и в которой он рассказывал о правлении сыновей Феодосия. К моменту своей смерти, в первые десятилетия V в., он наслаждался плодами своих литературных успехов на улицах Константинополя.

Евнапий и Оли снискали славу умных, много путешествующих и трудолюбивых авторов. Но почти все их труды оказались потеряны, сохранилось лишь несколько важных фрагментов. Возможно, во времена Византии неизвестный поклонник их творчества переписал одно или два случайных предложения в записную книжку, которая затем хранилась в монастыре и дошла до наших дней. В других случаях фрагменты их сочинений могли сохранить древние библиотекари и книгочеи, переписав ключевые отрывки, как это сделал Фотий Константинопольский в IX в. Зосим, ревизионистский автор «Новой истории», в которой подробно описывалась программа принудительного переселения детей из готских семей во времена Алариха, обильно цитировал Евнапия и Оли.

Евнапий и Олимпиодор описывали деяния своих современников из числа готов, таких как Гайна, Фравитта и Эриульф, и с эмоциональной глубиной и аналитической проницательностью критиковали первые осторожные шаги Гонория и Аркадия в качестве правителей. Они выделили и охарактеризовали других главных политических игроков, таких как военачальник Стилихон и его влиятельная и искушенная в интригах жена-римлянка Серена. Когда в 394 г. сам Аларих уже покинул берега реки Фригид, променяв поле битвы на заслуженный отдых, их взоры обратились и на этого юношу с Соснового острова. Гот, чья пора юности не оставила следов в античных источниках, наконец-то был удостоен упоминания. Римляне слышали о нем и хотели прочесть больше, судя по тому, сколько внимания ему уделили Евнапий и Оли в своих летописях. Действия Алариха, его разговоры, даже его мечты и его неудачи запечатлены на страницах их сочинений. Благодаря им и Зосиму, который включил в свой труд значительную часть их наследия, историки могут реконструировать ключевые эпизоды этого поворотного момента в истории: от похорон Феодосия до рокового вечера 24 августа 410 г.

В каком расположении духа был Аларих, когда двое юношей пришли к власти, десять тысяч готских тел лежали неоплаканными, а Руфин пытался извлечь выгоду из ситуации? Зосим, заимствуя сведения у двух забытых авторов, говорит, что Аларих был «недоволен»{226}, – хороший перевод, но, возможно, слишком деликатный. Слово, которое использовал Зосим, также означает «тяжело больной». В греческих медицинских текстах врачи использовали этот термин, чтобы описать озноб, охватывающий тело, например, когда человек испытывает тошноту.

В конце лета, когда повозка с телом Феодосия еще колесила по балканским дорогам, Аларих в окрестностях Константинополя нетерпеливо ждал новостей от Руфина – самой яркой личности из императорского двора. Хотя Руфин и был ловким и умелым политиком, он не смог улучшить свое положение при дворе, протянув руку помощи готам – народу, к которому его соотечественники повсеместно испытывали недоверие. Его политические противники обвиняли его в сговоре с чужестранцами.

Чтобы обосновать такие серьезные обвинения, требовалось пролить приличное количество чернил, но у поэта Клавдиана их было предостаточно. Он быстро сочинил две эпиграммы в адрес Руфина{227}, намереваясь пристыдить его за переговоры с готами и попытки их умиротворить. Как знал каждый ветеран политических баталий, лучший способ очернить соперника – высмеять его, и в карикатурном изображении Клавдиана Руфин изменился почти до неузнаваемости. Используя литературную магию, которая обеспечила ему бронзовую статую в Риме, Клавдиан превратил честного служаку при дворе Аркадия в человека сомнительных нравов, который вместо тоги, одеяния настоящего римлянина, предпочитал носить шкуры животных: