Аларих, король вестготов: Падение Рима глазами варвара

Яро отстаивая собственную точку зрения, что характерно для церковников его времени, Августин в своем труде «О граде Божием» внушал христианам, что языческий Рим был духовной пустыней, страной ложных богов, городами которой правили демоны. В своих письмах, адресованных многим более состоятельным гражданам, бежавшим из Рима после нападения и сумевшим «достигнуть Карфагена»{404}, он представил идею церкви как общины, в которую без промедления призывались все мужчины и женщины. Он объяснил, что пора оставить позади «душевные язвы и заразу» римской культуры; даже в начале V в. нередко можно было встретить благосклонных магистратов, которые позволяли язычникам выставлять статуи своих божеств на улицах в священные дни. По словам Августина, до тех пор, пока это разлагающее влияние не будет устранено раз и навсегда, христианам придется жить в порочной стране.

На основе этих доводов Августин разработал свою знаменитую теорию о двух «градах»{405}. Одним из них была Римская империя, расположенная на земле и населенная пестрым обществом язычников, христиан и евреев, где культурная неразбериха и беспорядок сбивали с толку набожных христиан. Другим «градом» было небо, новый славный Святой Иерусалим, где истинные верующие наконец соберутся в утешение друг другу после второго пришествия Иисуса Христа. До тех пор Августин призывал всех христиан отказаться от своих душевных терзаний и стремиться стать cives futuros, или «будущими гражданами» небесной церкви. Эту теорию он развивал в течение многих лет в проповедях и письмах, вырабатывая идеи, которые позднее легли в основу трактата «О граде Божием». Тем не менее, даже когда читатели-христиане на протяжении V в. начали знакомиться с духовными представлениями Августина о «будущих гражданах»{406}, ни один римлянин никогда не пытался насаждать эти идеи и применять их к реальному политическому контексту той эпохи.

28 августа, спустя три полных дня после взятия Рима, готы собрали личные вещи и награбленное, разобрали свои палатки и двинулись на юг вдоль побережья итальянского полуострова. Город больше ничего не мог им предложить. Аларих внушил им мечту об обширных землях на континенте, пшеничных полях и более мягком климате – о краях, которые они скоро увидят своими глазами. Новая земля дала бы им пищу и передышку в их бедственном существовании. Он собирался привести их в «спокойную страну Африку»{407}.

Разочарование нарастало. Многие готы были недовольны чередой недавних бедствий, и отчаяние терзало их готскую гордость. Рассерженные люди, в том числе зять Алариха, хотели в те дни, по словам Орозия, чтобы «когда будет истреблено само имя римское, вся римская земля стала бы готской империей и по факту, и по имени, и чтобы, если говорить попросту, то, что было Романией, стало бы Готией». Быстро распространился слух, что готы меняют свои планы и намереваются основать «Готию там, где когда-то было римское государство»{408}.

Шурин Алариха, Атаульф, потребовал от короля дальнейшего обострения конфликта. Несмотря на грозный символизм августовского нападения, многие остались недовольны. Даже если Аларих разделял их мнение или, по крайней мере, сочувствовал им, в конце концов он отверг эти требования. Он все еще верил в Рим, как прежде будучи мальчишкой с пограничья, и был непоколебимо убежден в порядочности римского народа. Римская Африка должна была стать для готов местом, где они смогут вновь почувствовать почву под ногами. Говорили, что Карфаген поражал людей своим «древним богатством»{409}, и, возможно, готы мечтали обрести счастье в этом сельскохозяйственном центре империи.

В правительственных коридорах Карфагена готы, вероятно, вели переговоры с уклончивыми, но влиятельными чиновниками: некоторые из них все чаще откровенно заявляли о своих разногласиях с императором Гонорием. Кроме того, у них был шанс найти могущественных союзников. Военачальник-отступник и ненадежный союзник Гонория по имени Гераклиан{410} еще недавно задержал в порту государственный флот, так что корабли, груженные зерном, не смогли добраться до Рима – коварная попытка политического назначенца унизить своего личного врага, префекта Рима Приска Аттала, за поддержку Алариха. Предвидел он столь печальные последствия или нет, но действия Гераклиана в 409 г. или в начале 410 г. спровоцировали временный голод в Риме, что шокировало жителей города почти так же сильно, как и предыдущая блокада, устроенная Аларихом.