Альбом для марок

– Отец у меня еврей, мать русская – что писать в паспорте?

Во мне достало Большой Екатерининской:

– Делай так, как подсказывает твоя совесть. – И это в сорок девятом году!

Попытки дружбы кончались ничем, ибо я душой не дозрел до сознательной дружбы, а простой детской дружбы у меня не было.

Семилетка – гнетущее бессобытийное время.

Собственно говоря, событий за четыре года, можно считать, три.

Первое – если за событие принять само явление семилетки и связанный с ним опыт.

Второе – классе в четвертом-пятом.

После уроков на неосвещенной Второй Мещанской короткая сильная рука втащила меня в подворотню:

– Ты кто?

Я онемел от ужаса.

– Ты русский? – зимой человек без пальто, коренастый, курчавый, светловолосый. – Ты русский? Да? Береги нацию! У меня в паспорте тоже русский, а я цыган. Мой дед в семьдесят лет детей имел, а я в пятьдесят без силы. До войны я был врач-евгеник. Точно знал, сколько рентген надо, чтобы не было беременности месяц, год…

Из энциклопедии я знал, что такое евгеника. Слыхал, что ее прикрыли. Вспомнил, как в переулке зимой человек без пальто попросил у мамы двадцать копеек, а она дала ему рубль: несчастный. Ужас во мне не прошел, но забрезжило понимание ситуации. Домой я пришел потрясенный. Рассказать было некому.

Третье событие – лето сорок седьмого года. Оно произошло в Удельной, и о нем, как обо всем удельнинском, разговор особый.

1980–84

удельная

Когда яркая листва на Второй Мещанской тускнела от пыли, начиналась Удельная.

Между Москвой и Удельной располагался мир электрички.

ЗАПРЕЩАЕТСЯ ОТ РЫВАТЬ ДВЕРИ НА ХОДУ ПОЕЗДА

ЗАПРЕЩАЕТСЯ ОТ РЫГАТЬ ДВЕРИ НА ХОДУ ПОЕЗДА

Шик и восторг упереться носком ботинка в стойку открытой двери и, замирая, грудью вбирать пространство и скорость.

Это с Шуркой. Без Шурки я, конечно, ездил внутри вагона. Наблюдал последнего нищего скрипача. Он клонился вперед и вперед по движению руки и страстным голосом детонировал:

– Когда я на почте служил ямщиком…

Нищие без скрипок внушали верлибром:

      – Дорогие отцы, братья и сестры,
      Ваша жизнь в цветах, моя жизнь в слезах,
      Две-три копейки для вас ничего не составят,
      Дома не построите, сердце успокоите —
      Подайте слЯпому инвалиду с двадцать шестого года!

Просили обворованные, погорельцы, возвращающиеся из больницы, из заключения.

На Сортировочной или Фрезере я два-три раза видал товарные составы, нагруженные людьми.

В только что поданной электричке человек лет пятидесяти повесил против меня тяжелую сумку и вышел в тамбур. В окно я заметил, вгляделся и понял, что он спустился по лесенке на пути и перешел в соседний поезд. Я убрался в другой вагон.

Мужички в дороге занимались казуистикой:

– Это ты зря.

– Конешно, зря! Что я, незрячий, што ли?

Интеллигент восхищался:

– Взгляните, Вика! Подсолнечник на путях. И что замечательно – никто его не сорвал!

И два молодых вдохновенных прямо по мою душу:

– В Византии было направление – как наш футуризм – палишанэ. Не палешане, а палишанэ…

В Подмосковье, по Казанке, в Удельной было скудное скучное время без дачников.

Полупустые дома к ночи запирались на все замки, крючки и засовы. Люди обмирали от ужаса, если с улицы, из темноты доносилось мяуканье: в богатых Отдыхе, Кратове, поближе в Краскове, Малаховке шуровала Черная кошка.

Дневник:

5 июля 1945 г.

Достоверно и подлинно,

произошло в течение 2-х ближайших недель.

У дер. Вялки по М-Ряз. ж.-д. находится склад. Недели 2 назад неизвестными лицами было произведено нападение и ограбление этого склада, при чем был убит сторож. Через несколько дней после этого, рабочий, несший на склад 75 одеял, был также ограблен и убит. Убийцу заметили и погнались за ним. Бандит убегал 2–3 км и на дворе, на котором проживала некая Гранька, бросил при помощи Граньки одеяла в бак, стоящий на Гранькином дворе. Судьба бандита мне неизвестна. Шурку Морозова (плешивого) вызвали в поссовет пос. Удельная. В присутствии нескольких неизвестных лиц ему сказали, чтобы он поинтересовался соседями Корнеевыми и поглядел, что у них есть. Играя на дворе Корнеевых, Шурка заглянул под террасу и увидел целые горы бутылок, одеял и прочего. После игры Настасья Корнеева сказала ему: “Шура, на тебе 2 бутылки вина и 100 руб., потом я тебе дам еще 1000, только никому не говори, что видел”. Шурка после этого сбегал в школу и позвонил пo данному ему в поссовете телефону. Корнеевых мать и дочь арестовали.

На дворе у Граньки Шурка обнаружил в баке одеяла. Шурка сказал об этом Н. К. В. Д. которые ожидают на корнеевской даче человека, который должен придти за одеялами. Граньку и ее соседку Маньку арестовали. Дочь Настасьи Корнеевой вскоре выпустили. Она или спятила или симулирует. В деле еще обвинили 10–15 чел. шоферов, которые возили награбленное добро и продавали его. Шурка ставит из себя Ната Пинкертона.

Записано со слов Шурки 4/VII—45 г.

Вызывали в поссовет Шурку, а не кого другого, потому что мать – общественница-активистка.