Александр Блок в воспоминаниях современиков

психологией, так как меня очень забавляла возможность

свести «психологию» (!) к экспериментальным мелочам.

Я познакомилась со многими курсистками, пробовала

входить даже в общественную жизнь, была сборщицей

каких-то курсовых взносов. Но из этого ничего не вышло,

так как я не умела эти сборы выжимать — и мне никто

ничего не платил. Бывала с увлечением на всех студен­

ческих концертах в Дворянском собрании 27, ходила в

маленький зал при артистической, где студенты в виде

невинного «протеста» и «нарушения порядка» пели «Из

страны, страны далекой...». «Расходились» по очень веж-

149

ливым увещеваниям пристава. На курсовом концерте бы­

ла в числе «устроительниц» по «артистической», ездила

в карете за Озаровским и еще кем-то, причем моя обя­

занность была только сидеть в карете, а бегал по лест­

ницам приставленный к этому делу студент, такой же

театрал, как я. В артистической я благоговела и блажен­

ствовала, находясь в одном обществе с Мичуриной во

французских «академических пальмах», только что полу­

ченных. Тут же Тартаков (всегда и везде!), Потоцкая,

Куз а, Долина. Быстро отделавшись от обязанностей, шла

слушать концерт, стоя где-нибудь у колонны с моими

новыми подругами — курсистками Зиной Линевой, по­

том — Шурой Никитиной.

Надо сказать, что уровень исполнителей был очень

высок. Голоса певиц и певцов — береженые, холеные,

чистые, точные, звучные. Актрисы — элегантные, не ле­

нящиеся давать свой максимум перед этой студенческой

молодежью, столь нужной для успехов. Выступления, на­

пример, Озаровского — это какие-то музейные образцы

эстрадного чтения, хранящиеся в моем воспоминании. От-

шлифованность ювелирная, умеренность, точность зада­

ния и выполнения и безошибочное знание слушателя и

способов воздействия на него. Репертуар — легкий, даже

«легчайший», вроде «Как влюбляются от сливы», но ис­

полнение воистину академическое, веселье зрителей и

успех — безграничные.

После концерта начинались танцы в зале, и про¬

должались прогулки в боковых помещениях — среди

пестрых киосков с шампанским и цветами. Мы не люби­

ли танцевать в тесноте, переходили от группы к группе,

разговаривали и веселились, хотя бывшие с нами кава­

леры-студенты были так незначительны, что я их даже

плохо помню.

Бывала я и у провинциальных курсисток, на вечерин­

ках в тесных студенческих к о м н а т к а х , — реминисценции

каких-то шестидесятых годов, не очень удачные. И рас­

суждали, и пели студенческие песни, но охотнее слушали

учеников консерватории, игравших или певших «Пою те­

бя, бог Гименей...», и очень умеренно и скромно флирто­

вали с белобрысыми провинциалами — технологами или

горняками.

Так шла моя зима до марта. О Блоке я вспоминала

с досадой. Я помню, что в моем дневнике, погибшем в

Шахматове, были очень резкие фразы на его счет, вроде

150

того, что «мне стыдно вспоминать свою влюбленность в

этого фата с рыбьим темпераментом и глазами...». Я счи­

тала себя освободившейся.

Но в марте (у Блока мы узнали, в каких числах) око­

ло Курсов промелькнул где-то его п р о ф и л ь , — он думал,

что я не видела его. Эта встреча меня перебудоражила.

Почему с приходом солнечной, ясной весны опять <возник>

образ Блока? А когда мы оказались рядом на спектакле

Сальвини, причем его билет был даже рядом со мной, а не

с мамой (мы уже сидели, когда он подошел, поздоровал­

ся), до того как были сказаны первые фразы, я с молние­

носной быстротой почувствовала, что это уже совсем

другой Блок 28. Проще, мягче, серьезный, благодаря это­

му — похорошевший (Блоку вовсе не шел задорный тон

и бесшабашный вид). В обращении со мной — почти не­

скрываемая почтительная нежность и покорность, а все

фразы, все разговоры — такие серьезные; словом — от то­

го Блока, который уже третий год писал стихи и кото­

рого от нас он до сих пор скрывал.

Посещения возобновились сами собой, и тут сложился

их тип на два года.

Блок разговаривал с мамой, которая была в молодости

очень остроумной и живой собеседницей, любившей по­

спорить, пусть зачастую и очень парадоксально. Блок

говорил о своих чтениях, о взглядах на искусство, о том

новом, что зарождалось и в живописи и в литературе.

Мама с азартом спорила. Я сидела и молчала, и знала,

что все это говорится для меня, что убеждает он меня,

что вводит в этот открывшийся ему и любимый мир —

меня. Это за чайным столом, в столовой. Потом уходили

в гостиную — и Блок мелодекламировал «В стране лу­

чей» А. Толстого, под «Quasi una fantasia», или еще что-

нибудь из того, что было в грудах нот, которые мама

всегда покупала.

Мне теперь нравилась его наружность. Отсутствие на­

пряженности, надуманности в лице — приближало черты

к статуарности, глаза темнели от сосредоточенности и

мысли. Прекрасно сшитый военным портным студенческий

сюртук красивым, стройным силуэтом условных жестких

линий вырисовывался в свете лампы у рояля, в то время

как Блок читал, положив одну руку на золотой стул, зава­

ленный нотами, другую — за борт сюртука. Только, конеч­

но, не так ясно и отчетливо все это было передо мной, как

теперь. Теперь я научилась остро смотреть на все окружа-

151

ющее меня — и предметы, и людей, и природу. Так же