Александр Блок в воспоминаниях современиков

манера одеваться и в то же время большое сознание

преимуществ своего облика и какая-то приподнятая ма­

нера себя нести, себя показывать — довершали образ

«зигфридоподобия». Александр Александрович очень лю­

бил и ценил свою наружность, она была далеко не по­

следняя его «радость жизни». Когда за год, приблизитель­

но, до болезни он начал чуть-чуть сдавать, чуть пореде­

ли виски, чуть не так прям, и взгляд не так я р о к , — он

подходил к зеркалу с горечью и негромко, как-то словно

не желая звуком утвердить совершившееся, полушутя

говорил: «Совсем уж не то, в трамвае на меня больше не

смотрят...» И было это очень, очень горько.

<4>

Чтобы понять облик, характер Александра Александ­

ровича, будут полезны эти несколько указаний.

У нас с ним была общей основная черта наших орга­

низаций, которая и сделала возможной и неизбежной

нашу совместную жизнь, несмотря на всю разницу харак­

теров, времяпрепровождения и внешних вкусов.

Мы оба сами создавали свою жизнь, сами вызывали

события, имели силы не поддаваться «бытию»; а за ним

тем более — «быту». Но это мелкая черточка по сравне­

нию с нашей внутренней свободой, вернее — с нашей сво­

бодой от внешнего. Потому что мне особенно, но и Саше,

всегда казалось, что мы, напротив, игрушки в руках Рока,

ведущего нас определенной дорогой. У меня даже была

такая песенка, из какого-то водевиля:

Марионетки мы с тобою,

И нашей жизни дни не тяжки...

Саша иногда ею забавлялся, а иногда на нее сердился.

Вот, проще, некоторые черты.

Я буду говорить о себе, наравне с Сашей, в том слу­

чае, когда я считаю, что говорю об общей нашей черте;

про себя можно подробнее рассказать внутренний ход

событий, а здесь все в том, что «сознание определяло бы­

тие», не во гнев марксистам будь сказано.

183

<5>

Жить рядом с Блоком и не понять пафоса революции,

не умалиться перед ней со своими индивидуалистически­

ми претензиями — для этого надо было бы быть вовсе

закоренелой в косности и вовсе ограничить свои умствен­

ные горизонты. К счастью, я все же обладала достаточ­

ной свободой мысли и достаточной свободой от обыватель­

ского эгоизма. Приехав из Пскова 56 очень «провин­

циально» настроенной и с очень провинциальными

«ужасами» перед всяческой неурядицей, вплоть до неуря­

диц кухонных, я быстро встряхнулась и нашла в себе му­

жество вторить тому мощному гимну революции, какой

была вся настроенность Блока. Полетело на рынок

содержимое моих пяти сундуков актрисьего гардероба!

В борьбе за «хлеб насущный» в буквальном смысле слова,

так как Блок очень плохо переносил отсутствие именно

хлеба, наиболее трудно добываемого в то время продукта.

Я не умею долго горевать и органически стремлюсь

выпирать из души все тягостное. Если сердце сжималось

от ужаса, как перед каким-то концом, когда я вырвала

из тщательно подобранной коллекции старинных платков

и шалей первый, то следующие упорхнули уже мелкой

пташечкой. За ними — нитка жемчуга, которую я обожа­

ла, и все, и все, и все... Я пишу это очень нарочно: чем

мы не римлянки, приносившие свои драгоценности выхо­

ленными рабынями руками, а мы и руки свои пожерт­

вовали (руки, воспетые поэтом: «Чародейную руку

твою...» 57) — так как они погрубели и потрескались за

чисткой мерзлой картошки и вонючих селедок; их запах,

их противную скользкость я совершенно не переносила и

заливалась горькими слезами, стоя на коленях, потроша

их на толстом слое газет, на полу, у плиты, чтобы скорее

потом избавиться от запаха и остатков. А селедки были

основой всего меню.

Помню, в таких же слезах застала я Олечку Глебову-

Судейкину за мытьем кухни. Вечером ей надо было тан­

цевать в «Привале комедиантов», и она плакала над

своими красивыми руками, покрасневшими и распухшими.

Я отдала революции все, что имела, так как должна

была добывать средства на то, чтобы Блок мог не голо­

дать, исполняя свою волю и свой долг — служа Октябрь­

ской революции не только работой, но и своим присут­

ствием, своим «приятием».

184

Совершенно так же отчетливо, как и он, я подтверди­

ла: «Да, дезертировать в сытую жизнь, в спокойное суще­

ствование мы не будем». Я знала, какую тяжесть беру

на себя, но я не знала, что тяжесть, падающая на плечи

Блока, будет ему не по с и л а м , — он был совсем молодым,

крепким и даже полным юношеского задора.

<6>

24 сентября 1921

Когда Саша вернулся из Москвы, я встречала его на

вокзале с лошадью Белицкого. Увидела его в окно ваго­

на, улыбающегося. Ноги болели, но не очень; мы шли под.

руку, он не давал мне нести чемодан, пока не взял но­

сильщик. День был хороший, мы ехали и разговаривали 58.

Была наша пронзительная нежность, радость видеть

опять, за натянутостью после этой несчастной зимы.

Настроение после первых часов опять стало мрачное и

подавленное, и когда в один из дней до 17-го <мая> я уго­

ворила его пойти со мной погулять по нашим любимым

местам (по Пряжке к Мойке, к Неве, к переезду,

назад — мимо Франко-русского завода), был солнечный

день, росла молодая трава, Нева с и н я я , — все, что мы лю­

б и л и , — он не улыбнулся ни разу — ни мне, ни всему;

этого не могло быть прежде.