Александр Блок в воспоминаниях современиков

рилось, разрослось совсем по-другому, чем это было

среди моих.

Это и была основа всего идущего нового — особое вос­

приятие искусства, отдавание ему без остатка святого

святых души. Черпать в нем свои коренные жизненные

силы и ничему так не верить, как тому, что пропоет тебе

стих или скажет музыка, что просияет тебе с полот­

на картины, в штрихе рисунка. С Врубеля у меня и на­

чалось. Было мне тогда лет четырнадцать — пятнадцать.

Дома всегда покупали новые книги. Купили и иллюстри­

рованного Лермонтова в издании Кнебеля. 54 Врубелевские

рисунки к «Демону» меня пронзили. Но они-то как раз

и служили главным аттракционом, когда моя просвещен­

ная мама показывала не менее культурным своим прия­

тельницам эти новые иллюстрации к Лермонтову. Смеху

и тупым шуткам, которые неизменно, неуклонно порож­

дало всякое проявление нового, конца не было. Мне было

больно (по-новому!). Я не могла допустить продолжения

этих надругательств, унесла Лермонтова и спрятала себе

под тюфяк; как ни искали, так и не нашли. Так же по-

180

трясла душу и взгромоздила в ней целые новые миры

Шестая симфония Чайковского в исполнении Никиша.

Все восхищались «прекрасным исполнением», я могла

только, стиснув зубы, молчать.

Я знаю, что понять меня современному читателю

трудно, т. е. трудно представить себе, что это романти­

чески звучащее «высокое» восприятие искусства, сейчас

порядочно-таки старомодное, в свое время было передо­

вым двигателем искусства, и двигателем большой мощ­

ности. Не только осознать умом, но и ощущать всеми

жизненными силами, что самое полное, самое ощутимое

познание основ мироздания несет и с к у с с т в о , — вот форму­

ла, упуская из виду которую трудно разобраться не толь­

ко в творчестве Блока, но и многих его современников.

Одно дело — писать стихотворение на обдуманную

тему, подыскивая ей талантливо нужную ф о р м у , — кри­

тики, по-видимому, полагают, что этим занимался Блок.

Другое — вслушиваться в запевающий (в душе или из­

вне — этого Блок никогда не знал) отголосок, отзвук

мира, в певучей своей стихии открывающегося поэту.

Ведь, в конце концов, чем-то поэт отличается от нас

с вами, товарищ критик? И отличается он от самого лов­

кого, самого виртуозного стихослагателя?

<2>

Как странно теперь вспоминать то общество, среди

которого я росла и среди которого провела жизнь заму­

жем. Все люди очень не денежные и абсолютно «внеде-

нежные». Приходят деньги — их с удовольствием тратят,

не приходят — ничего не делается для их умножения.

Деньги — вне интересов, а интересы людей — вне их са­

мих, вне того тонкого слоя навозца, который покрывает

кору земного шара. Чтобы жить, надо стоять ногами в

этом навозце, надо есть, надо как-нибудь организовать

свой быт. Но голова высоко-высоко над ним.

Никогда не слыхала я дома или у нас с Александром

Александровичем за обеденным столом или за чаем (ко­

торые очень редко протекают без гостя; всегда кого-ни­

будь да задержит отец или Александр Александрович на

обед), никогда не слыхала вульгарно-житейских или тем

более хозяйственных разговоров. Тему разговора дает

181

актуальное событие в искусстве или науке, очень ред­

ко — в политике. Отец охотно и много рассказывает из

виденного и всегда обобщает, всегда открывает широкие

перспективы на мир. У нас зачастую обеденный раз­

говор — это целый диспут Александра Александровича с

кем-нибудь из друзей или случайным гостем. Казалось

бы, немыслимое времяпрепровождение: пяти-шестичасо-

вой разговор на отвлеченную тему. Но эти разговоры —

творческие; не только собеседник, и сам Блок часто на­

ходил в них уточнение мыслей, новые прорывы в назре­

вающие темы.

Даже ненавистные «семейные обеды» — и те звучат

не вульгарно. Мама любит говорить и рассказывать и

часто говорит остроумно, хотя и парадоксально. Она лю­

била сразиться с интересным собеседником, а такие сре­

ди наших родных были нередки, и остроумная словесная

дуэль заполняет общее внимание. Александра Андреевна

несколько ходульно, но очень искренно ненавидела обы­

вательский быт, и в те родственные обеды, где приходи­

лось встречаться с несколько чуждыми людьми, она все­

гда умудрялась внести элемент «скандала» нарочито вы­

зывающими высказываниями.

Быт трещал. Но большинство тех, кого я видела и в

родительском доме и у себя: «что з а люди, моншер...» 55

Друзья моих родителей, передвижники — Ярошенко,

Куинджи, Репин, бородатые, искренние, большие дети,

наивные и незыблемо верящие в раз найденные принци­

пы и идеи. Блестящий causeur * Коновалов (впоследст­

вии академик), с высоко вскинутой красивой головой.

Все, кто сталкивался с отцом в работе, все родственники,

которые б ы в а л и , — все в этом плане истинной интелли­

гентности: можно очень любить свою персону, но как

раз постольку, поскольку она способна проникать в стоя­

щее выше меня. Это ощущение вверх, а не вокруг себя

а не под ногами — самое существенное.

<3>

«Расист» мог бы с удовольствием посмотреть на Бло­

ка: он прекрасно воплощал образ светлокудрого, голу­

боглазого, стройного, героического арийца. Строгость

* Собеседник ( фр. ) .

182

манер, их «военность», прямизна выправки, сдержанная