Александр Блок в воспоминаниях современиков

безвкусную, звукоподражательную «Железную дорогу»!

К тому же еще...

Но Лернер сразу осекся. Стуча по панели кожаными

калошами, нас нагонял как раз «толстокожий» автор

«железнодорожного» стихотворения 11.

Ранняя осень 1909 года. Мы сидим у моего близкого

родственника И. Ф. Анненского на балконе его царско­

сельской дачи, в одной из уединенных улиц тихой

Софии.

Я пользуюсь всякой свободной минутой, чтобы пови­

дать ласкового Иннокентия Федоровича. Но не всегда

это удается... В последние два-три года его «открыли» —

и в Царское Село началось настоящее паломничество.

Кого только тут не было: от маститых профессоров

классической филологии до мелких газетных сотрудни­

ков включительно... Литературная слава, которая так

долго не давалась Анненскому, теперь озаряла его ярки­

ми прощальными лучами, подобными лучам этого осен­

него заходящего солнца.

Сижу в углу дивана, слушаю оживленную беседу

Анненского с Блоком и не предчувствую, что через три

месяца, всего через три коротких месяца, жилищем вдох­

новенного Иннокентия Федоровича станет поэтическое

царскосельское кладбище.

7 А. Блок в восп. совр., т. 1 193

В эти минуты внимание мое приковано к Блоку — и

он открывается мне с новой стороны.

Здесь, в присутствии яркой индивидуальности и мощ­

ной, неизбытой творческой силы Анненского, Блок не

стушевывается, остается по-прежнему самим собою.

Он внимателен к творческим замыслам своего собесед­

ника, с интересом расспрашивает о его лекциях по

античной литературе, читаемых на Высших женских

курсах 12, но какой-то ледок замкнутости окружает его.

Что это? Боязнь чужого влияния или стремление сохра­

нить чувство собственного литературного достоинства пе­

ред восходящим литературным светилом?

Кажется, ни то, ни другое, а третье: «самость», глу­

бокая духовная законченность, но исполненная в эту

минуту особенно четкой, мертвенной холодности, высту­

пающей на ярком фоне другого, столь отличного, внутрен­

него мира.

Почувствовал это, видимо, и сам Анненский. Прово­

див Блока, он, вернувшись к нам, сказал:

— Знаете: некоторые называют его — «красивый

м е р т в е ц » . . . — А потом прибавил: — Может быть, это и

правда. И глубоко задумался 13. <...>

Уже во дни большевизма я мимоходом встретился с

Блоком на одной из людных улиц Петрограда, и мы,

перебирая общих знакомых, вспомнили одного из лите­

раторов — коллекционера, обладавшего огромным собра­

нием фотографических карточек всех современных рус­

ских писателей 14.

— Мы с вами — университетские т о в а р и щ и , — сказал

я Б л о к у . — Знаете вы меня почти двадцать лет, а я не

имею вашего портрета...

Блок промолчал. Прошло несколько дней — и я по­

лучил от него письмо, явившееся отголоском нашего раз­

говора.

«Милый Сергей Владимирович, — писал Б л о к . — Я по­

всюду искал свою фотографию — и не нашел. Теперь у

меня совсем нет денег, чтобы сняться. Посылаю Вам

открытку с моим портретом. Право же, она не так плоха.

Когда придут лучшие времена, непременно снимусь и тог­

да заменю ее настоящим фотографическим портретом» 15.

Милый Александр Александрович!..

ПЕТР ПЕРЦОВ

РАННИЙ БЛОК

1

Это было золотою осенью 1902 года. Стоял мягкий

летний сентябрь, когда под Петербургом природа иногда

еще замедляет праздник своего расцвета и точно не хо­

чет с ним расстаться. Западный ветер приносит с мо­

ря долгий ряд дней, похожих друг на друга, напоенных

последней лаской лета... Наш литературный кружок той

осенью готовился к своему боевому делу — создавался

журнал «Новый путь». Журнал религиозно-философский,

орган только недавно открытых, кипевших тогда полной

жизнью петербургских первых религиозно-философских

собраний, где впервые встретились друг с другом две

глубокие струи — традиционная мысль традиционной

церкви и новаторская мысль с бессильными взлетами и

упорным с т р е м л е н и е м , — мысль так называемой «интел­

лигенции»... И наряду с этим вырисовывалась другая за­

дача: нужно было дать хоть какой-нибудь простор новым

литературным силам, уже достаточно обозначившимся и

внутренно окрепшим к тому времени, но все еще не

имевшим своего «места» в печати, почти сплошь окован­

ной «традициями», более упорными, чем официальная

церковность. Все эти «декаденты», «символисты» — как

они тогда именовались — так быстро затем, во второй

половине десятилетия, захватившие поле сражения, еще

не знали для себя пристанища, не имели где прикло­

нить голову. Трудно поверить, что Сологубу негде было

печатать своих стихов, а «Мелкий бес» лежал безнадеж­

но, тщательно переписанный в синих ученических тетрад­

ках, в «портфеле» своего автора, даже не странствуя по

7*

195

редакциям — ввиду очевидной бесплодности такого путе¬

шествия. Брюсов был мишенью постоянного и неутоми­

мого обстрела газетных юмористов («бледные ноги») 1;

Мережковскому извинялись его стихи, «похожие на Над­

сона», и полуодобрялись «декадентские» романы (первые

две части трилогии) 2, но свою критику ему также негде

было печатать, а «Толстой и Достоевский» увидел свет

только благодаря мужеству С. П. Дягилева, упрямо пе­

чатавшего его в течение двух лет в чисто художествен­

ном по заданию «Мире искусства»...