Александр Блок в воспоминаниях современиков

ков находит наиболее широкий отклик: он делается бо­

лее модным, чем неврастения «Ивановых» и «Чаек».

Ницше охватывает передовые слои русской молодежи

лозунгом, что «время сократического человека прошло»,

выходят сочинения Влад. Соловьева, влекущие первый

интерес к религиозно-философским путям. Вечное появ­

ляется в линии времени зарей восходящего века. Туманы

тоски вдруг разорваны красными зорями совершенно

новых дней. Мережковский начинает писать исследования

206

о Толстом и Достоевском, где высказывает мысль о том,

что перерождается самый душевный состав человека и

что нашему — именно — поколению предстоит выбор

пути между возрождением и смертью. Лозунг его: «или

мы, или никто» — становится лозунгом некоторых из

молодежи, перекликаясь с древними пророчествами

Агриппы Неттесгеймского 5 и «Книги блесков» 6 о зна­

чительности 1900 года, как перелома эпохи. И мы эти

лозунги сливаем с грезами Соловьева о Третьем Завете 7,

Царстве Духа. Срыв старых путей переживается Концом

Мира, весть о новой эпохе — Вторым Пришествием. Нам

чуется апокалипсический 8 ритм времени. К Началу мы

устремляемся сквозь Конец.

Чувство конца, рубежа между сознанием декадентов

девяностых годов и сознанием молодых символистов

XX века, физиологичность, конкретность восприятия зорь,

факт свечения и неожиданность этого факта, а также

недоумение и трудность понять причину зорь — вот что

сосредоточивает наше внимание 9. Многие восприняли

наступление нового века не эволюцией мировоззрений, а

фактом явления в них новых органов восприятия време­

ни. Мировоззрительные объяснения символистов, психо­

логические, логические, мистические, социологические и

религиозные носили характер случайных и неудачных

гипотез. Факт чувства зорь оставался. Отсюда их пыл

и уверенность, победившая сократиков и декадентов.

Появляются вдруг видящие зорю и не видящие. Видя­

щих было мало. Они чувствовали друг друга издалека,

образуя собой никем не установленное братство ведаю­

щих о великом событии близкого времени, о драматиче­

ской борьбе света и тьмы. Они могли быть атеистами

или теистами, архистами, монархистами или анархиста­

ми, но они знали, что увидели нечто, чего другие не

видят. Во-первых, в эти годы образовался в Москве кру­

жок, сгруппированный около покойного М. С. Соловьева,

членов которого соединял звук грядущей эпохи, расслы­

шанный внятно, но объясняемый по-разному: так, одна

музыкальная тема допускает вариации красками, звука­

ми, мыслями. В этом маленьком кружке находились

люди разных бытов и возрастов, разных идеологий: уче­

ный марксист, будущий символист Эллис 10 встречался

с М. С. Соловьевым, определенно православно настроен­

ным, будущий музыкальный критик Вольфинг встречался

с консерватором, поклонником Страхова, К. Леонтьева,

207

Говорухо-Отроком, Розановым, тогда мало известным. Но­

вое, связующее нас как бы в одну семью, не имело касания

с прошлым, из которого приподнимались по-разному мы.

В заметке А. А., найденной после кончины его, встре­

чается одно характерное место: «В январе 1918 года я в

последний раз отдался стихии не менее слепо, чем в

январе 1907 или в марте 1914 года. Оттого я и не отре­

каюсь от написанного тогда, что оно было написано

в согласии со стихией. Например, во время и после

окончания «Двенадцати» я несколько раз ощущал физи­

ческим слухом большой шум вокруг, шум слитный, ве­

роятно, шум от крушения старого мира» 11. В 1900—

1901 годах, особенно в 1901-м, мы, молодежь тогдашнего

времени, слышали нечто подобное шуму и видели

нечто подобное свету. Мы отдавались конкретно стихни

грядущих годин, и эта отдача наша — не мечта; она бы­

ла реальным ощущением свершившегося факта. Именно

в 1899—1900 годах и в моем миросозерцательном облике

произошла перемена: философия созерцания сменилась

исканиями религиозного порядка. От Шопенгауэра я шел

в одном направлении к трагическому мировоззрению

Ницше, с другой стороны, через Гартмана, к Владимиру

Соловьеву, с которым имел случай встретиться, в быт­

ность его в Москве, все в той же гостеприимной кварти­

ре М. С. Соловьева. Влад. Соловьев в ту пору переживал

перелом от христианского морального квиетизма «Оправ­

дания добра» к пророческим «Трем разговорам». Весною

1900 года я вел с ним разговор, оказавший на меня ре­

шительное влияние: с этого времени я жил чувством

Конца, а также ощущением благодати новой последней

эпохи благовествующего христианства. Символ «Жены,

облеченной в Солнце» 12 стал для некоторых символом

Благой Вести о новой эре, соединением земли и неба.

Он стал символом символистов, разоблачением Существа,

Премудрости, или Софии, которую некоторые из нас

отождествляли с восходящей зарей. В те времена, как

Э. К. Метнер, брат композитора, прослеживал тему слы­

шимых веяний, от Бетховена через Шумана, в темах ге­

ниального своего брата, которые тот, по его словам, вы­

нул из звука зорь, в то время, как З. Н. Гиппиус соби­

рала материал для замечательного рассказа «Небесные

слова» 13, где дана градация небесных пейзажей, мы,

молодежь, сгруппированная вокруг М. С. Соловьева,

отыскивали следы лучезарных благовестей в пейзаж-

208