Александр Блок в воспоминаниях современиков

дых символистов того времени. Это блестящий интимный

литературный дневник эпохи. Такова переписка этих

писем. Она блестяща. Мысль бьет здесь ключом. В них

А. А. кипучее, острее, непринужденнее, нежели в статьях

своих. Его амплуа — не статьи, а именно дневники,

письма. Недаром впоследствии неоднократно хотел он жур­

нала-дневника одновременно. Он пытался, чтобы такой

журнал-дневник трех писателей — его, Вяч. Иванова и

215

меня — возник при книгоиздательстве «Мусагет». «Запис­

ки мечтателей» позднее, в 1919 году, пытались стать

этим дневником.

Возвращаюсь к нашей переписке 1903 года. Несмотря

на всю теоретичность ее и литературность, основной

стержень писем ко мне А. А. требует вдумчивого коммен­

тария, быть может, превышающего в несколько раз текст

писем: всюду сквозь литературный стиль писем просве­

чивает тот внутренний жаргон, на котором мы, молодые

символисты, говорили друг с другом. У нас были свои

о п р е д е л е н и я , — и очень сложные психологические пере­

живания фиксировались одним словом, понятным для

нас, но не понятным для «непосвященных» современни­

ков, ни для более молодых литературных школ, к худу

ли, ко благу ли скоро утерявших этот жаргон и выра­

жавшихся прямо: что на уме, то и на я з ы к е , — преслову­

тая кузминская «прекрасная ясность» 28. Правду ска­

зать: о «прекрасной ясности» мы нисколько не думали,

или если и думали, то в одном смысле: достаточно ли ее

было до нас в «сократический» период всевозможного

нигилизма и позитивизма? Вообще мы не думали о фор­

ме, не слишком думали даже о литературном стиле.

Проблема, которая мучила нас, была проблемой внутрен­

него зрения и слуха — мир неуловимых шорохов, звуков

и поступей, по которым мы старались угадать прибли­

жающуюся эпоху. В этом смысле письма А. А. Блока

ко мне, без комментарий и освещения нашего тогда

эзотеризма 29, были бы непроницаемы в своем темном

ядре. Это «темное ядро» писем А. А. ко мне ничего не

стоило бы прояснить, т. е. обложить догматами метафи­

зики Влад. С о л о в ь е в а , — тогда выявился бы просто и

ясно парадоксальный и несколько космический костяк

наших вопросов друг к другу: «а что есть Прекрасная

Дама», «в каком отношении она находится к учению

Влад. Соловьева о будущей теократии» 30, «в каком

смысле она церковь в космосе и царица семистолпного

дворца поэзии Вл. Соловьева» 31, «в каком отношении

учение о Софии-Премудрости В. Соловьева стоит: 1) к ме­

тафизике, 2) к церкви, 3) к учению Конта о вели­

ком Существе человечества, 4) к гносеологии Канта,

5) к рыцарскому культу Прекрасной Дамы средневе­

ковья, 6) к Беатриче Данте, к Ewig Weibliche * Гете,

7) к учению о любви Платона, 8) к личной биографии

* Вечной женственности ( нем. ) .

216

Вл. Соловьева, в которой одно время образ «Трех свида­

ний» биографически подменялся несколько романтиче­

ской дружбой его с С. П. Хитрово? Как видите, темы

необъятные по количеству углубленнейших вопросов,

которых, конечно, не было никакой возможности разре­

шить нам, молодежи того времени, еще не одолевшей

как следует таких титанов, как Данте, Платон, Гете,

Кант. Но проблема времени поднимала все эти вопросы,

мобилизовала их вокруг острия всей культуры: нового

синтеза всех интересов, историей поднимавшихся тем

вокруг повой фазы человеческой жизни, в которой лич­

ные и конкретные отношения друг к другу (в любви,

братстве, в проблемах пола, семьи и т. д.) должны были

отображать сверхчеловеческие отношения космоса к ло­

госу, где космическим началом является София гности­

ков 32, воскрешенная Вл. Соловьевым в гущу самых зло­

бодневных тем русской общественной жизни конца

XIX столетня, а началом логическим является рождение

нового христианского слова-мысли, точнее говоря, хри-

стологии. <...>

Всем этим я хочу сказать, что тема «Стихов о Пре­

красной Даме» вовсе не есть продукт романтизма незре­

лых порывов, а огромная и по сие время не раскрытая

новая тема жизненной философии, Нового завета, Антро-

поса с Софией, проблема антропософской культуры гря­

дущего периода, шквал которого — мировая война 1914 го­

да и русская революция 1917—1918 годов. Вместо того,

чтобы всею душою осознать все эти темы, ведущие во­

истину к новой мистерии и проблеме посвящения,

вместо того, чтобы переработать именно нашу волю,

мысль и чувство в медленном умственном, сердечном и мо­

ральном праксисе 33, мы, вынужденные молчать и таить

среди избранных эзотеризм наших чаяний, были вверг­

нуты в нравственно развращенную и умственно вар­

варскую среду литературных культуртрегеров того вре­

мени, людей, весьма утонченных и образованных в узкой

сфере литературы, стиля и общественных дел и «варва­

ров» в отношении к проблеме, над которой гении вроде

Гете и Данте висели десятилетиями. Вместо того чтобы

пойти на выучку к этим последним, мы скоро заверте­

лись среди рецептов гг. Брюсовых и Мережковских и

прочей литературной отсебятины, быстро выродивших в

нашем сознании темы огромной ответственности, новиз­

ны, глубины.

217

Эти темы, оформленные поверхностно, скоро карика­

турно всплыли вокруг нас, изображая нас чуть ли не

шутами собственных устремлений. С моей точки зрения,