Александр Блок в воспоминаниях современников. Том 1

вских. Впрочем, впоследствии Мережковские от него отре­

клись, как отреклись от своего ближайшего друга Розанова.

Был в это время — я говорю про 1904 год — еще один

дом, который посещал нередко А. А. Блок. Это — дом

Федора Кузьмича Тетерникова (Федора Сологуба).

Федор Кузьмич жил на Васильевском острове в доме го­

родского училища, где он служил в качестве инспекто­

ра. Собрания у Сологуба были иного характера. Преоб­

ладали не чаяния нового откровения, а поэзия по преиму­

ществу. В доме с холодноватою полуказенною обстановкою

жил Федор Кузьмич с своею сестрою Ольгою Кузь­

миничною, тихою, гостеприимною, уже не молодою де­

вушкою. Гостей сажали за длинный стол, уставленный

яствами, угощали радушно вкусными соленьями и ка­

кими-то настойками. А после угощенья поэты переходили

в кабинет хозяина, где по требованию мэтра покорно чи­

тали свои стихи, выслушивая почтительно его замечания,

чаще всего формальные, а иногда и по существу, сдоб­

ренные иронией. Все было с внешней стороны по-провин­

циальному чопорно, но поэты понимали, что за этим услов­

ным бытом и за маскою инспектора городского учили­

ща таится великий чародей утонченнейшей поэзии.

Но близилась другая эпоха. Декадентские «кельи» и

«тайные общины», под напором внешних событий, должны

13 А. Блок в восп. совр., т. 1 353

были утратить свой замкнутый конспиративный характер.

Мережковские первые возжаждали «общественности». Од­

нако новые люди, приглашенные в редакцию «Нового пу­

ти», прожили мирно всего лишь три месяца. После редак­

ционного кризиса журнал прекратил свое существование.

На развалинах «Нового пути» возникли «Вопросы жизни».

Этот 1905 год ознаменовался для меня сближением с

Блоком, но в этот же год у меня с ним был спор о Влад.

Соловьеве. Поводом была моя статья «Поэзия Владимира

Соловьева». Печатные возражения на эту статью

С. М. Соловьева и С. Н. Булгакова имели свои основания.

Возражения Блока были другого порядка. Ему, в сущно­

сти, не было надобности спорить со мною в этом пункте,

но он все-таки спорил и, как мне казалось тогда, ломился

в открытую дверь. Блок спорил не со мною, а с самим

собою. Он боялся тех выводов, на которые я решался,

исходя из тех же представлений о Соловьеве, как и он.

Драма моих отношений с Блоком заключалась в том, что

я всегда старался обострить темы, нас волновавшие, по­

ставить точку над «i», а он предпочитал уклоняться от

выводов и обобщений. Это с его стороны не было просто

робостью. Он был насквозь лиричен, а из лирики нет

исхода. Блок был в заколдованном кругу. А я спешил

пройти все этапы тогдашних мыслей и переживаний, ин­

туитивно чувствуя, что лучше все это романтическое

зелье выпить до дна и, может быть, впредь уж не искать

жадно опасной чаши. Блок медлил ее испить, боясь по­

хмелья. Как поэт, пожалуй, он был прав. Если в самом

деле «слова поэта суть уже его дела» 11, Блок испол­

нил свой подвиг до конца. Таково, должно быть, было

его предназначение. Но и я не сожалею о том, что пото­

ропился тогда броситься навстречу опасности. Лично и

биографически я был за это жестоко наказан, но зато я

преодолел в конце концов и последний соблазн, так на­

зываемый «мистический анархизм», сначала принятый

Блоком, а потом им отвергнутый — увы! — только на

словах. Жизненно, реально, он так и остался «мистиком-

анархистом» до конца своих дней, в чем я убедился из

беседы с ним в Москве незадолго до его кончины.

Историческую декорацию 1905 года легко себе пред­

ставить, но мы, участники тогдашней трагедии, пережи­

вали события с такою острою напряженностью, какую

едва ли можно сейчас выразить точными и убедитель­

ными словами. Возможно ли передать, например, ночь

354

с 8-го на 9-е января в помещении редакции «Сына оте­

чества»? Тогда все петербургские писатели сошлись здесь,

чувствуя ответственность за надвигающиеся события. Са­

мые противоположные люди толпились теперь в одной ком­

нате, сознавая себя связанными круговою порукою. Здесь

были все, начиная от Максима Горького и кончая Мереж­

ковским. В течение всей ночи велись переговоры с прави­

тельством. Наши депутаты уезжали и приезжали. Там, за

оградою правящей бюрократии, все ссылались друг на дру­

га. Как будто никто не был повинен в том, что изо всех

казарм шли солдаты и что готовится расстрел безоруж­

ных рабочих. Вот эти залпы и трупы несчастных, «поверив­

ших в царя», были вещим знаком — особливо для поэтов.

И когда в ту страшную ночь там, в редакции «Сына

отечества», Мякотин предложил немедленно захватить

типографии для выпуска газет явочным порядком, без

цензуры, мы все почувствовали, что началась революция.

Блок принял революцию, но как? Он принял ее не в

положительных ее чаяниях, а в ее разрушительной сти­

х и и , — прежде всего из ненависти к буржуазии. Я не могу

не напомнить одного стихотворения поэта, которое почему-

то не часто вспоминают:

СЫТЫЕ

Они давно меня томили:

В разгаре девственной мечты

Они скучали, и не жили,

И мяли белые цветы.

И вот — в столовых и гостиных,

Над грудой рюмок, дам, старух,

Над скукой их обедов чинных

Свет электрический потух.

К чему-то вносят, ставят свечи,

На лицах желтые круги,

Шипят пергаментные речи,