Конец вечера Мунт, Иванова, Волохова и я провели
в компании Блока и Городецкого. Они оба мне вспомина
ются как-то нераздельно. Тут началось наше дружество.
Я попросила обоих поэтов дать мне стихи для чтения, и
оба охотно исполнили мою просьбу.
В следующую субботу я получила от Городецкого
собственноручно переписанную «Весну монастырскую» и
от Блока — «Вот явилась, заслонила всех нарядных, всех
подруг...» 5. Почему-то впоследствии Блок изменил в этом
стихотворении строки, которые особенно мне нравились.
Вместо напечатанных теперь — «золотой твой пояс стя
нут» и т. д., там было следующее: «Так пускай же ветер
будет петь обманы, петь шелка, пусть вовек не знают
люди, как узка твоя рука...» В такой редакции я всегда
и читала это стихотворение 6.
На втором собрании 7 Блок читал свою пьесу «Король
на площади». И еще более неотразимое впечатление он
произвел на нас. Поэт сидел за столом, голова его прихо
дилась между двумя красными свечами. Лицо, не скло
ненное над рукописью, только опущенные глаза. Я ду
маю, что та радость, которую я испытывала при ощуще
нии гармонии в существе поэта, охватывала и других
присутствующих.
Блок сам, его внешность, голос, манера чтения гар
монировали с его стихами. Пьеса, навеянная современ
ностью, получилась все же неожиданной и далекой от
надоевшей повседневности. Во время перерыва я услы
шала, как Блок сказал кому-то: «Зодчий и его дочь —
это кадеты». Я рассмеялась про себя, потому что мыслен
но поставила рядом с образом Зодчего думского говоруна
в визитке. Тогда я еще не привыкла к отображению дей
ствительности в стихах Блока. Всякий действительный
факт преображается в его творчестве. Такое же недоуме
ние вызвала у меня другая фраза Блока, тоже в самом
начале знакомства. Разговор зашел о стихотворении
«В голубой далекой спаленке твой ребенок опочил...»
Я спросила: «Ребенок умер?» — и получила ответ: «Мать
его задушила». Помню, что у меня вырвалось: «Не может
быть! Тут нет убийства!» Александр Александрович
412
улыбнулся и сказал: «Ну, просто умер, можно и так».
Несомненно, что в данном случае какое-то происшествие
из газет попало в мир блоковской поэзии и было выра
жено таким образом 8.
После небольшого перерыва, во время которого об
суждалась прочитанная пьеса 9, автора и других поэтов
попросили опять читать стихи. На этот раз Блок прочи
тал «Незнакомку» 10. H. Н. Волохова была тут, не подо
зревая, что сама явится ее воплощением 11. «По вечерам
над ресторанами...» имело наибольший успех. Этот вечер
можно считать началом тесной дружбы Александра Бло
ка с небольшой группой актеров, которая впоследствии
принимала участие в его «снежных хороводах»: H. Н. Во
лохова, Е. М. Мунт, В. В. Иванова, В. П. Веригина,
В. Э. Мейерхольд, Б. К. Пронин, позднее А. А. Голубев,
Случилось это, вероятно, потому, что мы больше всех
других хотели постоянно соприкасаться с миром Блока,
относились ко всему, что было связано с ним, с наиболь
шим азартом. Я вспоминаю Александра Александровича
в черном сюртуке, торжественного, но без всякой напы
щенности, и с ним рядом Городецкого — славного, во
всем настоящего, веселого, изобретательного и ориги
нального. От него веяло «древними поверьями» 12, сла
вянской Русью. Эти оба стали сразу близкими, быть мо
жет, оттого еще, что они были самыми молодыми.
Поэтов и художников приглашали не только в гости,
но и на генеральные репетиции. После первого представ
ления «Гедды Габлер» все собрались в фойе театра 13.
Потом мы уже небольшой компанией начали собираться,
по субботам, у Веры Викторовны Ивановой.
ПОЭТ И ТРИ АКТРИСЫ. ШУТКИ И СЕРЬЕЗНОЕ
К нашим сказкам, милый рыцарь,
Приклоните слух...
И влюбленность звала — не дала отойти от окна,
Не смотреть в роковые черты, оторваться
от светлой мечты.
К нам в театр чаще других поэтов приходил Блок и
каждый раз появлялся в нашей уборной. Волохова, Мунт
и я гримировались в общей уборной. Обычно он проводил
413
в антракте некоторое время внизу, перехваченный Мейер
хольдом или Ф. Ф. Коммиссаржевским. Несмотря на мо
лодость, Александр Александрович всем импонировал, все
дорожили его словами, его мнением. Иногда он разгова
ривал с Верой Федоровной и затем сейчас же отправлял
ся наверх. Мы встречали его с неизменной приветливо
стью, хотя и не так почтительно, как те, внизу. Я угадала
как-то сразу за плечом строгого поэта присутствие его ве
селого двойника, который мне стал так близок. Не знаю,
когда и как это случилось, но очень скоро у нас устано
вилось особое юмористическое отношение друг к другу.
На длинном узком столе — три зеркала, перед каждым
по две лампы, на белой клеенке грим, пуховки, лапки,
растушевки. Если шла пьеса Юшкевича «В городе» —
за столом сидели: Дина Гланк с лицом врубелевского
ангела (Волохова), большеглазая Ева с голубоватым тоном
лица (Мунт) и безумная Элька, вся в ленточках (Вери-
гина). Если шла «Сестра Беатриса» — тут были игу
менья и три голубых монахини (третья — В. В. Ивано
ва). В вечер «Балаганчика» — голубая средневековая
дама, розовая маска и черная маска в зловещем красном