Александр Блок в воспоминаниях современников

трудные дни, когда уходили и вера и надежда и остава­

лись одна любовь.

Силы душевные постепенно изменяли А. А.; но лишь

в марте этого года, после краткого подъема, увидел я его

человечески грустным и расстроенным. Необычайное

физическое здоровье надломилось; заговорили, впервые

внятным для окружающих языком, «старинные болез­

ни» 43. Перед Пасхою, в апреле 1921 года, жаловался он

на боль в ногах, подозревая подагру, «чувствовал» серд­

це; поднявшись во второй этаж «Всемирной литературы»,

садился на стул, утомленный.

Многим, я полагаю, памятен вечер Блока в Большом

драматическом (б. Малом) театре, 25 апреля 1921 года.

Зал был переполнен; сошлись и друзья и недруги, теря­

ясь в толпе любопытных и равнодушных. Необычайная

мрачность царила в театре, слабо освещенном со сцены

синеватым светом. Звонкий голос К. И. Чуковского, зна­

комившего публику с Блоком наших дней, звучал на этот

раз глухо и неуверенно; чувствовалась торопливость —

и даже некоторая тревога. Этого настроения не развеял

появившийся на эстраде Блок. Слышавшие его в другие

дни знают, что не так, как в этот вечер, переживал он

читаемые стихи. За привычной уже суровостью облика

не замечалось сосредоточенности и страсти; в голосе,

внятном и ровном, как всегда, не было животворящей

силы. Читал он немного и недолго; на требование но­

вых стихов отвечал, выходя из боковой кулисы, корот­

кими поклонами и неохотно читал вновь; только выйдя

в последний раз к рампе, с воткнутым в петлицу

цветком, улыбнулся собравшимся внизу слабо и болез­

ненно.

Через день встретил я его в редакции «Всемирной

литературы» — в последний раз в жизни. На вопрос од­

ной из служащих редакции— почему он так мало читал,

А. А. хмуро и как-то не по-обычному рассеянно прогово­

рил: «Что ж... довольно...» — и ушел в другую комнату.

Мой последний разговор с ним оказался делового свой­

ства: исполняя просьбу знакомой, уезжавшей за грани­

цу и мечтавшей об издании чего-либо, написанного Бло­

ком, я спросил А. А., не хочет ли он воспользоваться

этим предложением. В выражениях кратких и совершен­

но определенных А. А. ответил, что — нет, не хочет, что

к нему иногда обращаются с такими предложениями и

он их неизменно отклоняет.

37

Перед самою Пасхою уехал А. А. в Москву, где,

больной и измученный, выступил в сопровождении

К. И. Чуковского в ряде вечеров. Вернувшись в Петер­

бург, слег, по настоянию врачей, в постель «на два ме­

сяца», как говорили тогда. О болезни его сразу же

распространились слухи различного свойства; родные, в от­

вет на запросы, на справки по телефону, отвечали в тоне

растерянном и все более и более тревожном; личное об­

щение с А. А. было, по свойству болезни, нежелательно.

Последнее полученное мною от А. А. письмо, от

29 мая 1921 года, касается перевода «Германа и Доротеи»

и заканчивается словами: «Чувствую себя в первый раз

в жизни так: кроме истощения, цинги, нервов — такой

сердечный припадок, что не спал уже две ночи».

Письмо коротко; почерк, обычно четкий, обрывист и

не вполне ясен; после подписи — черта не ослабевающего

и на ложе смертной болезни внимания: просьба передать

поклон моей жене...

Все, что сопутствовало болезни и умиранию А. А. и

что подлежит обнародованию, будет обнародовано его

близкими. Мне остается сказать несколько слов о мертвом

Блоке.

Я увидел его в шестом часу вечера 8 августа, на столе,

в той же комнате на Офицерской, где провел он послед­

ние месяцы своей жизни. Только что сняли с лица гип­

совую маску. Было тихо и пустынно-торжественно, когда

я вошел; неподалеку от мертвого, у стены, стояла, тихо

плача, А. А. Ахматова; к шести часам комната наполни­

лась собравшимися на панихиду.

А. А. лежал в уборе покойника с похудевшим, изжел-

та-бледным лицом; над губами и вдоль щек проросли ко­

роткие темные волосы; глаза глубоко запали; прямой нос

заострился горбом; тело, облеченное в темный пиджачный

костюм, вытянулось и высохло. В смерти утратил он вид

величия и принял облик страдания и тлена, общий всяко­

му мертвецу.

На следующий день, около шести часов вечера, при­

шлось мне, вместе с несколькими другими из числа быв­

ших в квартире, поднять на руках мертвого А. А. и поло­

жить его в гроб. К тому времени еще больше высохло

тело, приобретя легкость, несоразмерную с ростом и об­

ликом покойного; желтизна лица стала густой, и темные

38

тени легли в его складках; смерть явственно обозначала

свое торжество над красотою жизни.

И — последнее впечатление от Блока в гробу — в церк­

ви на Смоленском кладбище, перед выносом гроба и по­

следним целованием: темнеющий под неплотно прилега­

ющим венчиком лоб, слабо приоткрытые, обожженные

уста и тайна неизбитой муки в высоко запрокинутом

мертвом лице.

С чувством горестным, близким к безнадежности, за­

канчиваю я строки воспоминаний. Им надлежало бы, по

замыслу сердца, стать живым свидетельством отошедшего

от нас величия; но — да говорит величие о себе своим

единственным, внятным и в веках языком. Тесны пределы

земных явлений и скудны слова; даже человеческое,

сквозь восторг и благоговение, бессильны мы передать.

И — последнее, горькое для меня, как и для многих: