Александр Блок в воспоминаниях современников

том виде, как они у меня записаны.

11

Самородок-мыслитель — не самоучка, а сильный ум; об­

ходя рутинное мышление, он создает свою систему и яв­

ляется эксцентриком в области мысли. Таковы Достоев­

ский и Толстой.

— А Мережковский?

— Ни в коем случае.

12

Человек несчастен в силу своей бесконечности. Как

ни старается он, а все не может заключить эту бесконеч­

ность в конечном.

13

Ненависть — чувство благородное.

— Почему?

— Потому что она вырастает из пепла сгоревшей

любви.

14

Скажите, отчего у нас великие писатели умирают так

рано? Должно быть, поэтическое творчество нам не нуж­

но, вернее, для его существования нет подходящих жиз­

ненных условий. По той же самой причине в Англии нет

композиторов, а в Турции — философов.

54

15

Счастье есть величина определенная. Сумма его для

каждого из нас всегда одна и та же. Только дается оно

соответственно способности восприятия.

— Нельзя ли пояснить примером?

— Можно. Я подымаю одной рукой, положим, два пу­

да, а вы — пять. Но усилия ваши и мои при этом пропор­

ционально одинаковы.

16

Любимые книги нельзя читать как попало. Умейте

выбирать для них подходящий день и час. Я, например,

могу читать «Войну и мир» только в апреле, не позже по­

лудня, а Жуковского — ночью, в рождественский со­

чельник.

17

В человеке две стороны: ночная и дневная, женская и

мужская, средневековая и возрожденская.

18

Часто Блок читает мне свои новые стихи. Первую

часть «Возмездия» узнал я задолго до ее появления в

«Русской мысли».

Помню и это:

Утреет. С богом! По домам!

Позвякивают колокольцы.

Ты хладно жмешь к моим губам

Свои серебряные кольцы.

— Любила, барин, я тебя,

Цыганки мы, народ рабочий *.

Сильнейшее впечатление оставил во мне «Мертвец»:

Как тяжко мертвецу среди людей

Живым и страстным притворяться!

* Приводится по первопечатному тексту (в альманахе «Си­

рин»). ( Примеч. Б. Садовского. )

55

— Не выходит у меня последний стих Как лучше, по-

вашему: кости звякают о кости или кости брякают о кости?

— Ни то, ни другое. Я бы поставил «лязгают».

Блок промолчал, однако в печатном тексте значится

предложенный мною вариант.

19

— Какие стихи Фета Вам больше всего нравятся? —

спросил я однажды.

Александр Александрович мечтательно закрыл глаза:

— Слушайте :

В леса безлюдной стороны

И чуждой шумному веселью

Меня порой уносят сны

В твою приветливую келью.

В благоуханья простоты

Цветок, дитя дубравной с е н и , —

Опять встречать выходишь ты

Меня на шаткие ступени.

Вечерний воздух влажно чист,

Вся покраснев, ты жмешь мне руки —

И, сонных лип тревожа лист,

Порхают гаснущие звуки.

И мне сразу понятно стало, откуда у Блока в ранних

стихах эта целомудренная, чисто фетовская нежность.

20

— Вот уже скоро два года, как Блок все пьет и ни­

чего не п и ш е т , — грустно заметил Ремизов, распуская

зонтик 6.

Мы возвращались с похорон. Моросил неприятный,

осенний дождь. Ремизов, больше всего на свете боявший­

ся смерти, уныло горбился и пугливо поблескивал очками.

— Я пробую вытрезвить его. Каждый вечер сажаю на

извозчика, и мы вдвоем катаемся по Петербургу.

С трудом удержался я от улыбки. Что за наивность!

Как раз накануне Блок мне сказал:

— По ночам я ежедневно обхожу все рестораны на

Невском, от Николаевского вокзала до Морской, и в каж­

дом выпиваю у буфета. А утром просыпаюсь где-нибудь

в номерах.

56

21

Последний раз я виделся с Блоком в марте 1916 года..

В его сумрачной квартире па Офицерской — гробовая

тишина. Мы вдвоем. На столе уже вторая бутылка вина,

но разговор не клеится.

Незадолго перед этим я сделался жертвой литератур­

ной сплетни, родившейся в одном из петербургских еже­

недельников. Ни оправдываться, ни звать обидчика в

суд невозможно: очень уж грязен уличный журнальчик 7.

Никто, разумеется, этой клевете не поверил. Но мне

по неопытности все мерещится, будто я погиб и моя ре­

путация запятнана навеки. Теперь мне смешно, а тогда

я страдал не на шутку.

Знал ли об этом Блок? Вероятно. Когда я встал, чтобы

проститься, он неожиданно в первый и последний раз по­

целовал меня. Как нежен был этот дружеский поцелуй!

Пусть же теперь он заменит точку к моим воспоми­

наниям.

1946

E. Ю. КУЗЬМИНА-КАРАВАЕВА

ВСТРЕЧИ С БЛОКОМ

Тридцать лет тому назад, летом 1906 года, в моей

жизни произошло событие, после которого я стала взрос­

лым человеком. За плечами было только четырнадцать

лет, но жизнь того времени быстро взрослила нас. Мы

пережили японскую войну и революцию, мы были постав­

лены перед необходимостью спешно разобраться в наших

детских представлениях о мире и дать себе ответ, где мы

и с кем мы. Впервые в сознание входило понятие о но­

вом герое, имя которому — Народ. Единственно, что сму­

щало и мучило, это необходимость дать ответ на самый

важный вопрос: верю ли я в бога? Есть ли бог?

И вот ответ пришел. Пришел с такой трагической не­

опровержимостью. Я даже и сейчас помню пейзаж этого

ответа. Рассвет жаркого летнего дня. Ровное румяное

небо. Черные узоры овальных листьев акации. Громкое

чириканье воробьев. В комнате плач. Умер мой отец.

И мысль простая в голове: «Эта смерть никому не нужна.

Она несправедливость. Значит, нет справедливости.