Александр Блок в воспоминаниях современников

всеми поздороваться, а уже Мережковский кричит моему

мужу:

— С кем вы — с Христом или с Антихристом?

Спор продолжается. Я узнаю, что Христос и револю­

ция неразрывно связаны, что революция — это раскрытие

Третьего Завета. Слышу бесконечный поток последних,

серьезнейших слов. Передо мной как бы духовная обна¬

женность, все наружу, все почти бесстыдно. Потом Куз­

мин поет под собственный аккомпанемент духовные

стихи. Потом разговор о греческих трагедиях, об «орхест­

ре», о Дионисе, о православной церкви. На рассвете поды­

маемся на крышу, это тоже в порядке времяпрепровожде­

ния на Башне. Внизу Таврический сад и купол Государ­

ственной думы. Сонный, серый город.

Утром приносят новый самовар, едят яичницу. Пора

домой. По сонным улицам мелкой рысцой бежит извоз­

чичья лошадь. На душе мутно. Какое-то пьянство без ви­

на, пища, которая не насыщает. Опять тоска.

И с т р а н н о , — вот все были за революцию, говорили

самые ответственные слова. А мне еще больше, чем

перед тем, обидно за нее. Ведь никто, никто за нее не

умрет. Мало того, если узнают о том, что за нее уми­

рают, как-то и это все расценят, одобрят или не одобрят,

поймут в высшем смысле, прокричат всю ночь — до

утренней яичницы — и совсем не поймут, что умирать за

революцию — это значит чувствовать настоящую веревку

63

на шее, вот таким же серым и сонным утром навсегда

уйти, физически, реально принять смерть. И жалко рево­

люционеров, потому что они умирают, а мы можем только

умно и возвышенно говорить о их смерти.

И еще мне ж а л к о , — не бога, нет, его нету. Мне жалко

Христа. Он тоже умирал, у него был кровавый пот, его

заушали, а мы можем об этом громко говорить, нет у нас

ни одного запретного слова. И если понятна его смерть

за разбойников, блудниц и мытарей, то непонятна — за

нас, походя касающихся его язв и не опаляющихся его

кровью.

Постепенно происходит деление. Христос, еще не

угнанный, становится своим. Черта деления все углуб­

ляется. Петербург, Башня Вячеслава, культура даже, ту­

ман, город, реакция — одно. А другое — огромный, муд­

рый, молчащий и целомудренный народ, умирающая рево­

люция, почему-то Блок и еще — еще Христос. Христос —

это наше... Чье наше? Разве я там, где он? Разве я не

среди безответственных слов, которые начинают воспри­

ниматься как кощунство, как оскорбление, как смертель­

ный яд? Надо бежать, освобождаться. Но это не так-то

легко. Жизнь идет точною колеею, по башенным сбори­

щам, а потом по цехам, по «Бродячим собакам» 3.

Цех поэтов только что созидался. В нем было по-

школьному серьезно, чуточку скучновато и манерно. Сти­

хи были разные. Начинали входить в славу Гумилев и

Ахматова. Он рыскал вне русской равнины, в чужих эк­

зотических странах, она не выходила за порог душной,

заставленной безделушками комнаты. Ни с ним, ни с ней

не по пути.

А гроза приближалась. Россия — немая и мертвая.

Петербург, оторванный от н е е , — как бы оторванный от

берега, безумным кораблем мчался в туманы и в гибель.

Он умирал от отсутствия подлинности, от отсутствия

возможности просто говорить, просто жить. Никакой во­

обще революции и никаких революционеров в природе не

оказалось. Была только черная петербургская ночь.

Удушье. Тоска не в ожидании рассвета, а тоска от убеж­

дения, что никакого рассвета никогда больше не будет.

Таков фон, на котором происходят редкие встречи с

Блоком. Вся их серия — второй период нашего зна­

комства.

64

Первая встреча — в декабре 1910 года, на собрании,

посвященном десятилетию со дня смерти Владимира Со­

ловьева. Происходило оно в Тенишевском училище. Вы­

ступали Вячеслав Иванов, Мережковский, какие-то ар­

тистки, еще кто-то и Блок 4. На эстраде он был высоко­

мерен, говорил о непонимании толпы, подчеркивал свое

избранничество и одиночество. Сюртук застегнут, голова

высоко поднята, лицо красиво, трагично и неподвижно.

В перерыве муж ушел курить. Скоро вернулся, чтобы

звать меня знакомиться с Блоками, которых он хорошо

знал. Я решительно отказалась. Он был удивлен, начал

настаивать. Но я еще раз заявила, что знакомиться не

х о ч у , — и он ушел. Я забилась в глубину своего ряда и

успокоилась.

Вскоре муж вернулся, но не один, а с высокой, пол­

ной и, как мне сразу показалось, насмешливой дамой —

и с Блоком. Я не могла прятаться б о л ь ш е , — надо было

знакомиться. Дама улыбалась. Блок протягивал руку.

Я сразу поняла, что он меня узнал. Действительно, он

говорит:

— Мы с вами встречались.

Опять знакомая, понимающая улыбка. Он спрашивает,

продолжаю ли я бродить, как справилась с Петербургом.

Отвечаю невпопад. Любовь Дмитриевна приглашает нас

обедать. Уславливаемся о дне. Слава богу, разговор кон­

чается. Возобновляется заседание.

Потом мы у них обедали. По его дневнику видно, что

он ждал этого обеда с чувством тяжести. Я тоже. На мое

счастье, там был еще, кроме нас, очень разговорчивый

Аничков с женой. Говорили об Анатоле Франсе 5. После

обеда он показывал мне снимки Нормандии и Бретани,

где он был летом 6, говорил о Наугейме, связанном с осо­

быми мистическими переживаниями, спрашивал о моем

прежнем. Еще говорили о родных пейзажах, вне которых

нельзя понять до конца человека. Я говорила, что мое —