Александр Блок в воспоминаниях современников

Москву, живут близко от меня на Зубовском бульваре.

Зовет к себе. В первый же вечер все петербургское, от­

вергнутое, сразу нахлынуло. Правда, в каком-то ином,

московском виде. Я сначала стойко держусь за свой

принципиальный провинциализм, потом медленно начи­

наю сдавать. Вот и первая общая поездка к Вячеславу

Иванову 8. Еду в боевом настроении. В конце концов все

скажу, объявлю, что я враг, и все тут.

У него на Смоленском 9 все тише и мельче, чем было

на Башне, он сам изменился. Лунное не так заметно, а

немецкий профессор стал виднее. Не так сияющ ореол во­

лос, а медвежьи глазки будто острее. Народу, как всегда,

много. Толкуют о Григории Нисском, о Пикассо, еще о

чем-то. Я чувствую потребность борьбы.

Иванов любопытен почти по-женски. Он заинтересо­

ван, отчего я пропадала, отчего и сейчас я настороже. Ве­

дет к себе в кабинет. Бой начинается. Я не скрываю, на­

оборот, сама первая начинаю. О пустословии, о предании

самого главного, о пустой жизни. О том, что я с землей,

с простыми русскими людьми, с русским народом, что я

отвергаю их культуру, что они оторваны, что народу нет

дела до их изысканных и неживых душ, даже о том, что

они ответят за гибель Блока.

Вячеслав Иванов очень внимателен. Он все понимает,

он со всем соглашается. Более того, я чувствую в его

тоне попытку отпустить, благословить на этот путь. Но

ни отпуска не прошу, ни благословения не хочу. Разговор

обрывается.

Вскоре опять, 26 ноября, мы вместе с Толстыми у

В. Иванова на Смоленском.

Народу мало, против обыкновения. Какой-то мне не­

ведомый поэт, по имени Валерьян Валерьянович (потом

узнала — Бородаевский), с длинной, узкой, черной боро­

дой, только что приехал из Германии и рассказывает о

тоже мне неведомом Рудольфе Штейнере.

Хозяин слушает с таким же благожелательным любо­

пытством, как слушает вообще все. Для него рассказ в

68

основных чертах не нов, поэтому он расспрашивает боль­

ше о подробностях, о том, как там Белый, Волошин и т. д.

Оттого, что о главном мало речи, я не могу окончательно

уловить, в чем дело.

Но у меня неосознанный, острый протест. Я возра­

жаю, спорю, не зная даже, против чего именно я спорю.

Но странно, сейчас я понимаю, что тогда основная интуи­

ция была верна. Я спорила против обожествления и аб­

солютизации человеческой природной силы. В нелепом,

приблизительном споре я вдруг чувствую, что это все не

случайно, что борьба у меня идет каким-то образом за

Блока, что тут для него нечто более страшное, чем все

туманы и метели его страшного пути, потому что враг из

безличного становится личным.

Поздно вечером уходим с Толстым. Продолжаем гово­

рить на улице. Сначала это спор. Потом просто моя де­

кларация о Блоке. Мы уже не домой идем, а скитаемся по

снежным сугробам на незнакомых пустых улицах. Я гово­

рю громко, в снег, в ночь, вещи для меня пронзительные

и решающие.

У России, у нашего народа родился такой ребенок. Са­

мый на нее похожий сын, такой же мучительный, как она.

Ну, мать б е з у м н а , — мы все ее безумьем больны. Но сына

этого она нам на руки кинула, и мы должны его спасти,

мы за него отвечаем. Как его в обиду не дать — не знаю,

да и знать не хочу, потому что не своей же силой можно

защитить человека. Важно только, что я вольно и свобод­

но свою душу даю на его защиту.

Первого декабря, через четыре дня после этой ночи,

я неожиданно получила письмо в ярко-синем конверте.

Как всегда в письмах Блока, ни объяснений, почему он

пишет, ни о б р а щ е н и й , — «глубокоуважаемая» или «доро­

гая». Просто имя и отчество, и потом как бы отрывок из

продолжающегося разговора. ...«Думайте сейчас обо мне,

как и я о вас думаю... Силы уходят на то, чтобы преодо­

леть самую трудную часть ж и з н и , — середину ее... Я перед

вами не лгу... Я благодарен вам»... 10

Может быть, сейчас мне трудно объяснить, отчего это

короткое и не очень отчетливое письмо потрясло меня.

Главным образом, пожалуй, потому, что оно было ответом

на мои ночные восторженные мысли, на мою молитву о

нем.

Я ему не ответила. Да и что писать, когда он и так

должен знать и чувствовать мой ответ? Вся дальнейшая

69

зима прошла в мыслях о его пути, в предвидении чего-то

гибельного и страшного, к чему он шел. Да и не только

о н , — все уже смешивалось в общем вихре. Казалось, что

стоит голосу какому-нибудь крикнуть — и России наста­

нет конец.

Опять юг.

Весной 14-го года, во время бури, на Азовском море

погрузились на дно две песчаные косы с рыбачьими по­

селками. В это время у нас на Черноморском побережье

земля стонала. Мне рассказывали охотники, как они от

этих стонов бежали с лиманов и до поздней ночи прово­

жали друг друга, боясь остаться наедине со страждущей

землею. А летом было затмение солнца. От него осталось

только пепельно-серебристое кольцо. Запылали небывалые

з о р и , — не только на востоке и на з а п а д е , — весь горизонт

загорелся зарею. Выступили на пепельно-зеленом небе

бледные звезды. Скот во дворе з а т р е в о ж и л с я , — коровы

мычали, собаки лаяли, стал кричать петух, куры забра­

лись на насесты спать.

Потом наступили события, о которых все з н а ю т , — мо­

билизация, война.

Душа приняла войну. Это был не вопрос о победе над