Александр I, Мария Павловна, Елизавета Алексеевна: Переписка из трех углов (1804–1826). Дневник [Марии Павловны] 1805–1808 годов

Я начинаю это письмо, любезный и добрый мой Друг, по нашему старому и доброму обычаю, с ХРИСТОС ВОСКРЕС. Ровно в тот момент, когда я собирался взяться за перо, чтобы сообщить Вам, что буду иметь наконец послезавтра во вторник долгожданное счастье обнять Вас, получаю Ваше вчерашнее письмо. С откровенностью, свойственной и Вам, скажу, что оно меня расстроило. Не в моей власти изменить то, что определено законами божескими и человеческими. Всякая особа, связывающая себя узами супружества, находится ровно в том же положении, в котором находитесь Вы, она берет на себя обязательства в отношении семьи, в которую она вступает, не порывая при этом связей со своей собственной семьей. Всякий раз, когда обязательства в отношении одной семьи можно примирить с обязательствами в отношении другой, не компрометируя себя при этом, я считаю, что это делать совершенно необходимо. Но к этим общим правилам присоединяются на этот раз соображения не менее существенные. Пока армия и театр военных действий находились вдали от Вашего дома, я первый готов был признать, что Вы очень хорошо делаете, там оставаясь. Но когда этот театр сражений смещается, так сказать, в место Вашего пребывания и Вы рискуете стать свидетельницей того, как на Ваших глазах сражаются и умирают Ваши соотечественники, а их пушечные ядра и картечь могут полететь как вражеские удары в Ваши окна, то не только Вы, но и жена последнего русского лавочника, здесь живущая, постаралась бы избежать зрелища подобного рода. Вот причины, которые заставили меня настаивать на том, чтобы Вы покинули место, столь мало приспособленное для Вашего пребывания на данный момент. Если театр военных действий отодвинется от Веймара либо вперед, либо назад, Вы абсолютно вольны туда вернуться; в настоящее же время, по всеобщему единодушному мнению, Вы должны оставаться вдали от него[569]. Я подумал, что путешествие, которое нередко совершают для удовольствия, может стать хорошим поводом для Вашего удаления от тех мест, где Вы рискуете увидеть кровь, проливаемую Вашими соотечественниками, и вместе с тем даст приятную возможность позаботиться о Вашей больной и несчастной сестре[570], место пребывания которой целиком будет зависеть от Вашего выбора, мне же оно даст возможность увидеться с Вами обеими вновь, и я еще раз представил себе, что подобное путешествие будет для Вас совершенно уместным. Оно не скомпрометирует Вас ни в глазах Ваших родственников, ни в глазах Наполеона, не такой же он варвар, в конце концов, чтобы не позволить Вам ухаживать за своей сестрой на водах, на которые она вынуждена отправиться по состоянию своего здоровья, тогда как Ваше появление во вражеском Генеральном штабе было бы воспринято совсем в ином свете. Что касается меня, то я не могу допустить, чтобы Вы приехали в Дрезден, потому что Дрезден с минуты на минуту может стать полем военных действий; а чтобы это случилось, достаточно всего одного проигранного сражения, и все это представляется весьма вероятным[571]. Именно об этой сумятице я Вам и говорил, а вовсе не о препятствии, которым может стать для Вас шумное перемещение войск. Могу Вам сказать, что в Дрездене до начала сражения будет царить то же спокойствие, что и в Петербурге. Наконец, дабы закончить все эти длинные переговоры, добавлю, что во вторник, любезный Друг, я буду у Ваших ног. Но от Вас я требую обязательного соблюдения некоторых условий, и Вы меня очень огорчите, если измените что-либо в нашей договоренности. Во-первых, никаких торжественных встреч, я их ненавижу. Когда я приезжал в Тверь к Катрин, она спокойно ожидала меня в своей комнате, так же как, впрочем, и Вы поступали в Веймаре. Я не переношу публичных объятий. Кроме того, покуда я весь в пыли и не помылся, я противен сам себе. И потому предупреждаю Вас, что мне сначала надобно заехать к себе в штаб, чтобы там помыться, и только затем я прилечу в Ваши объятия, чтобы поцеловать Вас со всей сердечностью, потому что, несмотря на мою затянувшуюся проповедь, я с ума схожу от счастья при мысли вновь увидеть Вас и думаю, что вплоть до Вашей задницы все будет обцеловано и зацеловано. В конечном счете, я рассматриваю этот момент как настоящее благословение, посланное мне Небесами. Весь Ваш сердцем и душой до гроба.

_______

АЛЕКСАНДР – ЕКАТЕРИНЕ ПАВЛОВНЕ[572]

Дрезден,

12 / 22 aпреля [1813 года.]