Александр Пушкин: близкая эпоха

Самая большая драма для Дон Гуана – утрата способности испытывать наслаждение. И если наступает момент, когда остроту наслаждения он испытывает уже только в непосредственной близости смерти, его это не страшит и не останавливает: «Что значит смерть? За сладкий миг свиданья ⁄ Безропотно отдам я жизнь». В том же духе рассуждает и другой пушкинский герой в незавершенной повести «Мы проводили вечер на даче…»: «Разве жизнь уж такое сокровище, что ее ценою жаль и счастие купить? <..> И я стану трусить, когда дело идет о моем блаженстве? Что жизнь, если она отравлена унынием, пустыми желаниями! И что в ней, когда наслаждения ее истощены?». Таким образом создается внешне парадоксальная, но внутренне глубоко закономерная ситуация, когда человек, страстно любящий жизнь, начинает искать смерти, ибо перед ее лицом жизнь вспыхивает прощальным, но ослепительным светом.

В то же время Пушкину была хорошо известна и другая опасность, та, которую несет в себе беспощадная рефлексия. Пушкинский Мефистофель вопрошает Фауста: «Что думал ты в такое время, ⁄ Когда не думает никто?». Мысли и ощущения Фауста во время любовного свидания, изложенные Мефистофелем с безжалостной откровенностью, шокируют:

Ты думал: агнец мой послушный!
Как жадно я тебя желал!
Как хитро в деве простодушной
Я грезы сердца возмущал!
Любви невольной, бескорыстной
Невинно предалась она…
Что ж грудь моя теперь полна
Тоской и скукой ненавистной?..
На жертву прихоти моей
Гляжу, упившись наслажденьем,
С неодолимым отвращеньем:
Так безрасчетный дуралей,
Вотще решась на злое дело,
Зарезав нищего в лесу,
Бранит ободранное тело;
Так на продажную красу,
Насытясь ею торопливо,
Разврат косится боязливо…

Холодный аналитический ум беспощадно убивает радость и очарование в отношениях влюбленных, и тогда эти отношения уже не называются любовью; они называются развратом. Чудовищные образы, где чистая доверчивая Гретхен сравнивается с зарезанным нищим и с продажной красоткой, обнажают роковую метаморфозу чувств восторженного влюбленного. Обратим внимание на то, что столь значимое для Пушкина слово «наслаждение» приобретает здесь приземленный натуралистический смысл. Отвращение, которое испытывает герой к предмету недавнего обожания, – это, проецируемое на другого, отвращение к себе. Он сам потрясен своей жестокостью по отношению к женщине, ставшей его жертвой, ибо не был жесток в своих намерениях. Причина драмы не в злом умысле и не в изначальной порочности героя, а лишь в его склонности к сухому анализу и бесконечной рефлексии.

На первый взгляд, подобная психологическая коллизия глубоко чужда Пушкину. Однако в процитированных строках чувствуется боль собственных признаний; не случайно исследователи пытались отыскать биографическую основу описанной здесь ситуации.

Два варианта субъективного переживания любовной коллизии, условно соотносимые с образами Дон Жуана и Фауста существуют в любовной лирике Пушкина не как сменяющие друг друга этапы, но одновременно и параллельно. Их сложное сосуществование и борьба становятся скрытым внутренним конфликтом пушкинской поэзии.

И неуемная жажда наслаждений и беспощадный скептицизм парадоксальным образом приводят к близким по сути итогам: пресыщенности и скуке. Таким образом, самое эротическое переживание находится под угрозой двух различных по истокам, но равно губительных мировоззренческих установок. Однако Пушкин удивительным образом умеет пройти, как между Сциллой и Харибдой, между этими двумя опасностями.

Знаменитое послание, посвященное Анне Петровне Керн, – одно из немногих стихотворений Пушкина, адресаты которых точно известны. В данном случае посвящение засвидетельствовано и самим поэтом, и адресатом. Об отношениях Пушкина и Анны Керн также известно больше, чем о других его романах: Керн оставила интересные воспоминания о поэте, сохранилось одиннадцать писем Пушкина к ней, написанных в разные годы, кроме того, она не раз упоминается Пушкиным в письмах к другим адресатам. Между тем, именно это стихотворение окружено ореолом легенд и является предметом постоянных дискуссий.

Характер пушкинских писем к Анне Керн и упоминаний о ней, как правило, имеет мало общего с лирическим пафосом послания «Я помню чудное мгновенье…». «Гений чистой красоты» представляется вопиющим противоречием «вавилонской блуднице» из письма Пушкина к А. Н. Вульфу.