Александр Золотая Грива.

Воин в золоте махнул рукой, притащили старика какого-то, из одежды на нём только тряпка грязная, сам худющий, а воняло от него... Солдаты, что тащили, сразу побежали руки мыть. Басурмане, они чистоту любят. Подошли ко мне, развязали и говорит этот, что начальник - убей его, тогда жив останешься. Глянул я на старика - ну чего там убивать-то, оплеуху дай, он дух испустит. Решил, что смеются надо мной. Хотел в лицо плюнуть гаду, а он говорит - ты доблестный воин, мы уважаем храбрость и решили сохранить тебе жизнь, только ты вот этого старикашку прибей и всё.

Монах на мгновение умолк, словно споткнулся, трудно, будто непомерную тяжесть в гору тащит.

- Я обрадовался, даже не поверил, что так вот просто от смерти на колу спасусь, переспросил, а он говорит, слово даю, что не казним. Священник ихний рядом стоит, бородищей козлиной трясёт, подтверждает, значит. Ладно, говорю, согласен. Давайте меч, снесу башку этому нищему. А про себя думаю, одним уродом меньше будет, таких оборванцев возле любого храма десятка два сидит, не убудет... Я - воин, самый нужный человек в империи, не зря император так любит нас. Ну ... взял я меч, а старик услыхал, о чём разговор, встал на колени и молиться начал. Слышу я, как он бормочет: "Прости, господи, раба своего неразумного, не ведает он, что творит. Я простил его и ты не гневайся..."

Во, думаю, зараза какая, оно меня прощает! Это меня, первого бойца пограничья... Ну, срубил голову старику. Тот, что в золоте с зелёным пером, похлопал по плечу, гавкнул по-своему. Смотрю, ещё ведут, троих. Смотрят на меня исподлобья, как волки. Тот, с пером, говорит, что это трое ромеев видели, как ты священника казнил, теперь и их заруби. Тут я разозлился, его убить хотел, да меня повалили, меч отняли, связали. Бросили в яму и этих троих туда же. Не буду говорить, какими словами они меня обзывали. Обиделся я сильно. Ах, думаю, так вы меня за старикашку какого-то, ну, что с того, что священник? А ... - голос монаха прервался, - а в яму-то меня без верёвок опустили, а тех троих связанных. Вот когда обозлился я до полного беспамятства, тогда кинулся на них, связанных. Что дальше было, не помню, очнулся утром, когда в лицо водой плеснули. Смотрю, а всё трое задушены. Вытащили меня из ямы, поставили возле мёртвых. А вокруг два десятка солдат наших, в плен взятых. Всё на меня смотрят. Тут появляется тот, что старика велел зарубить и громко так объявляет, что если они не отрекутся от веры во Христа и не примут ислама, то отдаст их палачу из ямы на расправу и показывает на меня. Тут в глазах почернело, в голове гром гремит, ничего не вижу, не слышу. Когда просветление наступило, увидел я плаху с топором, рядом солдат стоит на коленях. Голос сверху раздаётся, того, что с пером, - иди, говорит, руби головы неверным, а не будешь, так мы и тебя и их отпустим, повеселимся. И ... пошёл я. Нарубил целую кучу.

Вот так и стал я палачом. Каждый день в крепость пленных приводили. Тех, что новую веру принимали, в войско брали, а остальных мне. Так и работал, пока однажды не удалось убежать. Праздник у них был какой-то, наелись мяса бараньего, потом молились, песни пели, гуляли. Я подхватился и убежал. Ну, вернулся к своим, опять простым солдатом стал. Объяснил, что ранило меня сильно, в кустах отлёживался, потому так долго не возвращался. Мне поверили. Дальше служба пошла, как обычно - походы, бои. Тысячу, в которую меня определили, перебросили в другое место. А потом узнал я, что взяли ту крепость, весь гарнизон перебили.

Монах замолк, с силой потёр лицо ладонями, как будто вытирал невидимую грязь, зачем-то взглянул в нёбо, где в просветах туч показывалось, быстро исчезали голубые пятна небес.

- Да, - сказал, словно очнулся, - прошла неделя, ещё и ещё, а потом заметил, что меч мой от крови не оттирается. Почищу после боя, как положено, уберу в ножны. Как занятия начинаются или смотр строевой командир проводит, достану его, а он в крови, аж капает! Ну, вытру быстро, уберу. Вытащу - снова в крови. Ночью поднялся, достал - кровь капает, как будто только что в крови искупал. Ножны поменял ... дурак какой! ... всё одно... Только вот кровь ту никто, кроме меня, не видел. А по ночам стали приходить те, кого я убивал. Придут и стоят молча, смотрят ... много их приходило. Потом и днём стали являться. Стоят в сторонке и смотрят, смотрят... Не выдержал я, побежал к священнику каяться. Он меня выслушал молча, только отодвинулся сразу как-то так, будто смердит от меня. Отвернулся, молчит... Я спрашиваю, что делать-то мне? А он отвечает - бросай службу, иди в монастырь, грехи замаливать и выгнал из храма. Так вот я и стал послушником.

- Ну и как, - спросил Александр, кашляя от клуба дыма, что ветром прямо в лицо швырнуло, - помогли молитвы?