Алексей Балабанов. Встать за брата… Предать брата…

Не во всем он прав и «по персональному вопросу». Ведь первым с разрушительной силой гения на русскую столицу восстал Мицкевич. Пусть и не русский, поляк, но все же подданный российской империи. Он был и ближе к Европам, и понятнее им в своей русофобии, пусть и вполне мотивированной. В его «Петербурге», гневном памфлете, осудившем европейский проект русского царя, набатом гудит проклятие городу:

Не зреет хлеб на той земле сырой,
Здесь ветер, мгла и слякоть постоянно.
И небо шлет лишь холод или зной,
Наверное, как дикий нрав тирана.

И вот же, получи – в конце посылки:

Рим создан человеческой рукою,
Венеция богами создана,
Но каждый согласился бы со мною,
Что Петербург построил Сатана.

Потом был Гоголь с его «концепцией фантастической двойственности», был Достоевский с его раскольниковыми, мышкиными, карамазовыми и ставрогиными. Попутно стоит согласиться с американским писателем во мнении о том, что внешняя среда оказывает влияние на человека. Что Петербург у Достоевского – живое существо, которое влияет на поступки своих обитателей. «Он так поражает душу, что его житель оказывается поглощен вопросами добра и зла, правды и неправды, святого и порочного».

Именно этот город, по мнению Уайта, Балабанов особенно часто цитирует в фильме «Про уродов и людей». (Слово «цитирует» на простом непрофессиональном языке значит «показывает», но в рассуждениях экспертов важно не выпасть из надлежащего лексического уровня, иначе засмеют.) Мнение это включает и справедливую оценку Яны Хашамовой, декана факультета госуниверситета Огайо, специалиста по восточнославянским языкам и культурам: «…фильм “Про уродов и людей” напоминает российскому зрителю не о вере и спасении по Достоевскому, а об открытии писателем темных и иррациональных сторон человеческой натуры».

Ученая американка (уже из менее «глубинного» штата) вполне правдиво оценивает намерения российского режиссера. Ему, в его пристрастии к стилизованной документальности и рваной достоверности, некогда и лень разматывать взвешенный дискурс. И он, как было уже замечено, скорее предпочтет ткнуть натуралистически пальцем – смотрите, смотрите! – и все… А спустя годы кто-то прокомментирует, что это он опять же Жан-Жака Руссо цитирует. О том, что новое – это не всегда хорошее. Что вроде бы прогресс – вон какой катер с дымящей трубой, а для человеческой души – сущий ужас, порнография…

– Да мы-то, простолюдяне, что же с этой повторяющейся порки изящных дамских попок видим?

– Да вы и не увидите там ничего для себя, это кино для высоколобых, – вот и весь сказ.

Sic! Без какого-либо желания унизить своего некогда друга (который, конечно же, не сможет ответить – но это за него с готовностью сделают адепты его творчества) скажу, что фигура Балабанова – это очень удобный голем, на который можно нанизать множество разных смыслов. Его манера высказываться о смыслах была крайне условной, язык упрощен – в попытке приблизиться к документализму, иногда и до корявости. Работал он, как известно, одноразово, быстро и с редкими переделками. Про Петербург он говорил, что город кинематографичен по своей природе, он просто идеален для кино. Согласен с ним: он и сам, этот город, аллегорическое подобие Зоны у Стругацких и Тарковского. А то и наоборот.

И Гоголь оставался в плену сравнений двух городов, и у Белинского эта тема не была последней. Да весь писательский век XIX в нем, в противопоставлении Северной Пальмиры и Белокаменной. Бери и дальше – в противополагании оторванной от обширного географического тела столички и галактически далеких периферий. И у Белого в его толстом «Петербурге» он призрачен (антиутопист и прорицатель Замятин писал когда-то, что Белым он изображен как уже обреченный на гибель, но еще прекрасный предсмертной красотою), пусть и консолидирует собой – с пролога – огромную империю. Это только кажется, что Петербург существует… Петербургские улицы превращают в тени прохожих…

С Бугаевым-Белым отдельная история. Раньше мне казалось: если бы не авторская оплошность с писательской технологией (ведь автору не стоит присутствовать в художественном повествовании, авторские комментарии отстраняют повествование от читателя)… А потом понял, что в том-то был и замысел – чтобы добавить этой отстраненности…