Алексей Балабанов. Встать за брата… Предать брата…

Да – Балабанов любил кино и жил им, но и величия не надо искать там, где людей (неосознанно или сознательно) ввергают в депрессию, в духовную опустошенность и растерянность, да еще и в омофорах будто бы русскости, с участием батюшек, в красоте храмового зодчества – но и с показом откровенных сцен совокупления. Транслируя себя, свою боль и свой испуг перед жизнью и дополняя безнадегу в картину мира людям, не искушенным в аналитике подлинного и случайного в произведениях искусства. И всегда найдутся искусники растолковать, что то был истинно глас пророка.

Не скорбите, братия, и не унывайте, – завещал Сергий Радонежский, древний учитель. Но ведь здесь-то едва ли не все скорбь и уныние, едва ли не все – распад и деструкция…

Вот и друзья его старые, и Белкин, и Горенбург, и любят его, и жалеют, и всегда готовы вспомнить добрым словом, но последний, скажем, не стесняется и сбавить пафос: не считаю великим режиссером… (Цитирую по памяти. Кажется, он это сказал Дудю. Если ошибусь, Дудь, думаю, и не осудит.)

И говорит это Евгений Горенбург не от каких-то обид по части еврейскости, на которую Балабанов будто бы когда-то посягнул устами своего героя (К евреям как-то не очень…), а понимая Леху во всей его совокупности плюсов и минусов. Чисто по-приятельски. Возможно, просто не желая поднимать память о приятеле на недосягаемую для себя высоту, чтобы не было идиосинкразий и дискомфорта. Да они, насколько можно судить, и оставались друзьями, и ничто не отдалило их друг от друга после той фразы. Как и давно уже общим местом стало то, что среди лехиных друзей и знакомых было много евреев, о чем и Сельянов говорил, и другие.

Называя кого-то великим, особенно из рано ушедших, мы тем нередко подсознательно оправдываемся перед ними за то, что судьба нам отпустила побольше годков и бренных радостей.

И это я пишу – с пониманием, что оспорить можно всякое величие. И особенно сегодня, в эпоху абсолютного релятивизма. (Само собой – в меру отпущенной трибуны.) Как нет такой великой мудрой фразы, которой нельзя было бы противопоставить другую не менее мудрую и блистательно сформулированную, но при этом полностью противоположную по смыслу.

На дворе у нас эпоха, когда приоритетом стала не вертикаль культуры, а вертикаль власти. Тогда как первая, с ее восходящими пьедесталами ценностей, развалена в горизонталь, где нет ни высокого, ни низкого, а все смешано в одно болотное месиво – с лягушачьими бочажинами и невысокими кочками из тины на сгнившем пеньке. И прежде всего в сферах, удаленных от точных и естественных наук. Но даже и в них обнаруживается много спорного.

Так и сам я когда-то был автором статьи, называвшейся «Почему Эйнштейн показывал всем язык?». В ней, со ссылкой на университетского преподавателя физики Роберта Шлафли из Америки и на ректора МГУ академика Анатолия Логунова, шла вполне обоснованная речь о том, что творчество Альберта Эйнштейна было по большому счету плагиатом. Его научные подвиги, по мнению людей заслуженных, истинных корифеев точного знания, были почти мистификацией, и все, как в теории относительности, так и в других областях знания, заимствовано у Максвелла, Пуанкаре, Лоренца… И, таким образом, труд по теории относительности, который он написал в год Первой русской революции, был самой переоцененной и перехваленной научной книгой за всю историю физики. Это всего лишь искусно составленный плагиат. Монументальный образ ученого-творца и великого мудреца в руках «завистников» просто рассыпался в прах…

В итоге культ Альберта Эйнштейна, по уверениям его критиков, чье мнение я просуммировал, просто негативно повлиял на современную науку. Это привело к практике революционного и никуда не ведущего теоретизирования, нацеленного на ниспровержение подлинных авторитетов. Но значит ли это, что мнение Шлафли и Логунова или мое – им вдогонку – что-то изменило в общепринятой оценке заслуг смешного дядьки с грустным взглядом и высунутым языком? Нет, конечно же.

А значит ли, что Роберту Шлафли, понимая все это, не нужно было выступать с критикой Эйнштейна? И значит ли, что люди не должны всего этого знать?

Так и сам я (никому и не уподобляя себя) вполне сознаю, что мой критический опус о творчестве парня, которого считал когда-то своим другом, вряд ли будет удостоен быть услышанным и признанным широкой аудиторией.