Алексей Балабанов. Встать за брата… Предать брата…

Ту свою статью я заканчивал словами: Во времена постмодерна Альберт Эйнштейн остается самым известным ученым. Он давно уже ушел из жизни, но его статус в обывательском сознании стараниями масс-медиа заметно вырос со времени его кончины. Этот человек стал просто иконой, монументальным символом чьего-то интеллектуального превосходства. Нас уверяют, что эпоха либерализма в родном отечестве закончилась и сменилась всевластием силовой олигархии. Да где же? Только не в культуре. Ничего подобного – и органы зрения нам застят все те же – перечислять не будем, и сообщается о них все то же – исключительно в атрибутах величия, и сами мы по-прежнему должны огульно приходить в восторг от «культурного продукта», представляющего собой зачастую просто «микс» из мнимых ценностей и откровенного безобразия…

Смешав в этом невообразимом рагу традиционалистское и либеральное, русское и еврейское и приведя не вполне удачные сопоставления, я всего лишь и хотел сказать: постмодерн он и есть постмодерн, он приемлет все. Но это не значит, что у нас вообще нет никаких объективных критериев оценки. Они есть, и главный – это нравственное чувство.

В разговоре о Балабанове от этой темы, от нацвопроса, лучше все же не уклоняться. Иначе и анализировать будет нечего. Хотя, понятное дело, излишне глубоко и с исступлением внедряться тоже не стоит: можно скатиться в крайности. На «Братьев» и публика ходила – дабы услышать сакраментальные фразы, поясняющие особенности межнациональных отношений. Как уже было отмечено, у режиссера и продюсера было два веских мотива пренебречь ответной реакцией профессионального кинематографического сообщества: а) за спиной у них была незримая эгида – как щит за спиной Брэда Питта, Ахилла в «Трое», и б) политический вектор их мнимо аполитичного диптиха про Данилу Багрова четко вписывался в идеологию новой русской власти.

В этом диптихе и в других картинах Леха поднял не один нацвопрос, а целых пять. Еврейский, украинский, чеченский (и шире – кавказский), якутский и русский. Если и не поднял, если и не ставил в полную силу, то пытался привлечь к ним внимание – просто, но броско. И чаще для колорита, вовсе не пытаясь задать глубокий дискурс на тему. Где-то в формате эпизодических реплик (как, скажем, в «Брате»), а где-то настойчиво и рефреном (как в «Кочегаре»). Где-то – не убоявшеся страху иудейска, а где-то – как в случае с разборкой с «хохляцкой мафией» или праведной местью отставника-афганца, якута по национальности – даже и с тайной стихийной поддержкой со стороны тех, кого вначале Леша так перепугал (вспомним реакцию Германа на «Брата»).

И молодец, казалось бы, ведь политкорректность для художника – как постная еда для гурмана. И раз уж взялся вещать людям правду – говори и об этом. Лучшие умы прошлого сходились в убеждении, что национальный вопрос – самый насущный из всех. Характеризуя национальное – идентифицируют сущность. Маркс, например, не стеснялся писать об одноплеменниках: «Деньги – ревнивый бог Израиля». И что в основе классового вопроса лежит национальный. Ни Пушкин, ни Белинский, ни Достоевский ни минуты не колебались писать о национальных различиях. Да все русские классики только и делали, что оценивали народы с разных ракурсов и в отношениях с другими народами. И это, в общем, нормально, если исключать эксцессы.

Нацвопрос надо всегда ставить смело, хотя бы и с просчетом возможных негативных реакций. И с пониманием, что новым правящим классом на этом поле наставлена куча законодательных препон и растяжек (а где-то в соображениях конъюнктуры и наоборот – хоть ори себе в рупор во всю Ивановскую). И того, кто пытается отстоять свои классовые интересы и оградить себя от имущественных и культурных посягательств стяжательских элит, удобнее всего зачислить в экстремисты.