Алексей Балабанов. Встать за брата… Предать брата…

Любовь Аркус рассказывает: «В 1991-м мы все пошли на баррикады, причем я стояла трое суток…» В разговоре с Лариной она делилась восторгами перед германовским «Хрусталевым», нахваливала и «Груз 200». И это понятно: думаю, это все одно в общем-то кино, и одно суть продолжение другого. С неким «взаимоцитированием». Герман учил его крупным планам, эстетике от черно-белой старой фотографии, в которой и заключена «соль эпохи», учил передавать «движуху души» и некие неадекватности во всем, в поведении персонажей, в стыковке планов, учил надрывному изобличению антигуманизма в каждом кадре, тайне страха как высшей правде. В этом он видел приближение к жизненной правде. И в этом смысле Балабанов и был продолжением Германа – как минимум в ощущениях. Потому и был так испуган творческий наставник «Братом». И лехин «Груз» был способом извиниться перед мэтром, попыткой дать ему понять, что все в порядке, связь не потеряна, он не изменил убеждениям учителя.

Любовь Аркус, конечно же, таких, как я, ходивших уже на другие баррикады в 1993-м, по-настоящему расстрельном, не только не поймет, но и горячо осудит. Как осудили они нас и предали анафеме в печально знаменитом «Письме сорока двух». В своем рассказе на «Эхе» она манифестирует несокрушимую политическую позицию, и это важно отметить – в контексте мнимой (декларируемой в интервью) аполитичности Балабанова, близким другом семьи которого она была. О том, что лехин «Груз» и был его политическим манифестом, она свидетельствовала уже в интервью А. Гронскому, что приведено в том же «Бриколаже».

И тут вдруг обнаруживается то, что вне этого контекста так бы и оставалось нашим представлением о режиссере Балабанове… Представление о нем как о гении-одиночке, едва ли не затворнике от искусства, этаком схимнике-артхауснике, которому в келью носил скудную снедь утомленный трудник Сельянов… О Балабанове, что, подобно некому Дали, набрасывал на холст фрагменты личного делириума…

Так нет же… Вот и «Груз» этот его был как бы даже и плодом сотворчества… Благодаря Фредерику Уайту и Александру Гронскому (интервьюеру) мы узнаем от Любови Аркус: «Когда он писал “Груз 200”, я вывезла его обманным путем в Карелию в санаторий. Это было очень тяжело, потому что он не только плевал на свое здоровье, он просто презирал все, что с ним связано. И каждый раз, когда я ему говорила: “Леша, ты умрешь!”, – он отвечал: “Я этого и хочу”. Но именно в Карелии он написал “Груз 200”. Мы с Надей жили в одной комнате, он – в другой. По вечерам он приносил свой ноутбук с новыми сценами. Тогда мы говорили о сценарии. Когда он закончил фильм, мы ни о чем не говорили. (Тяжко вздыхает.) Мы говорили с Сельяновым, как бы Балабанова не убили… У него была самая страшная, голая правда…»

Гронский переспрашивает Аркус: а что, и в самом деле могли убить, или это она фигурально? Она отвечает: «Его бы, конечно, не убили, но вполне могли затравить… Но в нашем случае нам не важен был коммерческий успех, нам было нужно, чтобы картину не уничтожили ненавистью и дали ей возможность выйти на экран. Я позвонила двадцати самым влиятельным критикам нашей страны и сказала им, что фильм Балабанова – это бомба. Его страшно выпускать, и поэтому я хочу собрать самых умных критиков, которым он точно понравится. Мне было важно для начала запустить мнение авторитетных людей. Приехали двадцать человек, где каждый точно знал про себя, что он самый умный…»

В этом экстракте фиксируем главное: Любовь Аркус – как раз из тех критиков, кто не просто влиятелен, а очень влиятелен. И киновед, и организатор кинопроцесса. Маркетмейкер с политической сверхзадачей. По ее зову является «группа захвата», лучшие из лучших – хранители грааля «правильного кино». Двадцать человек. Как в голливудских боевиках. Голливудом отдает и фраза – «каждый знал про себя, что он самый умный». (Любой из них настолько признан и силен, что способен, вероятно, испепелить и мою книжку двумя-тремя язвительными комментариями. Не исключаю, впрочем, что все обойдется, поскольку это благородное сообщество, скорее всего, осенит мой опус молчанием.) Им ставится политзадача закатать в асфальт семьдесят лет отечественной истории, предать проклятию три поколения недотеп, покорно подпавших под власть кровавого тирана, совершивших над собой самогеноцид и социально выродившихся в монструозное маниакальное месиво.

Теперь мы знаем, так организуется кинопроцесс: «И мы запустили в прессу набор мнений. Вы же понимаете, если критик Х сказал, что это гениально, то потом будет очень трудно утверждать обратное». То есть какая-то квота на «обратное» все же отпускается. Но утверждать будет трудно, потому что лучшие «утверждальщики» мобилизованы под гениальный опус Балабанова.