Алексей Балабанов. Встать за брата… Предать брата…

Можно удивляться – откуда в одном человеке столько противоречий и почему в нем стихийная нацидея с такой легкостью уживалась со вполне либеральной метафизикой мировосприятия. Но раз уж приведены мнения, что он был скорее интуитивист, чем мыслитель, то с этой позиции и стоит его рассматривать. Мы, сапиенсы, вообще существа противоречивые, и в нас инстинктивное, спонтанное легко путается с рациональным.

Понятно, что в родном отечестве пророка не найти. А тем более в кругу знакомых, даже бывших. По всей совокупности изложенных выше обстоятельств мне трудно вообразить Алексея пророком, каким его видят иные в «русской партии». Его место куда ближе к конъюнктурному, чем к пророческому, хотя и стопроцентным конъюнктурщиком его считать нельзя.

Мне хватало и своего субъективного взгляда, поэтому, принимаясь за эту книгу воспоминаний, я не очень-то стремился смотреть критику о нем. Как мне казалось, современная критика кино – это когда рафинированные женоподобные субъекты оперируют мнимыми сущностями. А немногочисленные их политантиподы зло парируют из противоположного стана – что-то вроде трапезниковского… Курчавый гей пролаял анафему фашистской России. И все же иногда я заглядывал в сетевые журналы, связанные с кино. Среди тех, кто лучше других определил сущность балабановского творчества, мне попались несколько сильных мнений, и одно из них принадлежит культурологу Яну Левченко.

Творчеству АБ он дал очень правильное наименование – «Энтропическое пространство Алексея Балабанова» (статья вышла в феврале 2019-го в журнале «Сеанс», основанном Любовью Аркус). Ничего разгромного и остро критического по адресу его творчества и самой личности в журнале появиться не может. Аркус была Лешиным другом и единомышленником, и Левченко нимало и не пытается изобличить Балабанова в порочности творческого метода, но зрит в его существо.

«От ранних сюрреалистических картин (“Счастливые дни”, “Замок”) к поздним цитатным и минималистическим (“Кочегар”, “Я тоже хочу”) проступает сюжет распада, своеобразной инволюции человека». Дальше у Левченко идет ссылка еще на одного забугорного исследователя «наших патологий» – на Нэнси Конди, культуролога, профессора Питтсбургского университета на факультете славянских языков. Она также пристально изучает современную российскую культуру и, в частности, кино. Организовала Питтсбургский киносимпозиум (Pittsburgh Film Symposium), который проводится в университете ежегодно в мае.

В своей книге «След империи: современное российское кино» профессор Конди в главе о Балабанове под характерным названием «Столичная тяга к смерти» (The Metropolitan Death Drive) пишет, что режиссер напоминает зрителю о его природе: «Человек – коварное и жестокое животное…»

Попутно остается только изумляться, насколько плотно их киноведческий комплекс зациклился на Балабанове. Заглянешь в их тексты – найдешь непременно ссылки на дюжину других заграничных исследователей его творчества. Мне лично ближе фраза русского поэта и барда Леонида Корнилова, появлявшегося на ТВ в конце советской эпохи (когда-то, кстати, окончившего сценарный факультет ВГИКа): Современного кино в России нет – точка!

Но на безрыбье созидательного кино явился Балабанов со своей энтропией и спорадическими движениями мыслечувства, порой напоминавшими трепыханье курицы в искусственной невесомости. И теперь по нему вообще судят обо всем, что происходит в России. Патология.

У Левченко читаем: «Люди как таковые Балабанову неинтересны, интересны страдания. Гуманист – последний эпитет, которым можно наградить Балабанова. Скорее, он последний русский ницшеанец после модерности, если перефразировать заглавие книги психоаналитика русской литературы Драгана Куюнджича. Мир Балабанова начинается и заканчивается заведомой пустотой, которую люди судорожно тщатся преодолеть… Герои всех фильмов Балабанова умирают или разбредаются, точнее, пассивно распыляются. Они – пыль. Пустота сильнее полноты, энтропия – избыточности, хаос – порядка…»

Завершить цитирование еще несколькими фразами из статьи Яна Левченко – и все, туши свет, и говорить больше не о чем… «люди Балабанову интересны как иллюстрации механизмов распада… Балабанов показал тупиковость антропологического проекта… Сексуальные значения тел, отчужденных от сознания их носителей, неизменно соседствуют у Балабанова со смертью и распадом…» Вот же оно – главное резюме. Все уже понятно – и что Балабанов лишен проповеднической серьезности, и что у него никакие не послания и не предупреждения…