Алексей Балабанов. Встать за брата… Предать брата…

Но и у самого Балабанова, при том что прошел переводческое школярство, с этим было не очень. Не оттого ли и Майкл Бин запил у него в Норильске, не поняв или, наоборот, поняв, каким его хочет видеть режиссер в своем «Американце»? Идея снять кино про полярника с участием Брюса Уиллиса и того была круче, причем, как рассказывал Сельянов в каком-то интервью, – обгоревший на пожаре полярник Уиллис должен был все кино проходить с забинтованным лицом, как бы неузнанным, в чем и была интрига для зрителя – он или не он… Леха любил понты – хотя и рядился в простеца. И понты дорогие – с мощным финансированием, ведь задешево этих «брюсов с виллисами» не снимешь.

А у киноведов, не устану повторять, все о том же… О тупиковости и «трупиковости» советского проекта. Для многих маститых в киносообществе очень важно отметиться у ближайшего пня либерализма – или сделать то же у березки неоельцинизма, под сенью нынешних наших «неоконов». (Вот разве что киноблогеры еще что-то свое пытаются сообщить – но у них другой крен, в сторону массовости.)

Но есть и особая позиция. Я все время задавался мыслью – почему таким всезнающим профи, как Любовь Аркус, непременно нужно всегда горой вставать за «Груз 200»? Ведь и коллеги журналисты, во многом ином с ней совпадающие на все сто, говорят ей в глаза – в надежде услышать все же нотки сомнения в ее голосе: Ну, хорошо, я понимаю пафос этот антисоветский, но зачем вот так-то все делать? Так тяжко-то зачем? И ответом мне всегда звучат не ее слова, а его слова из письма – мне очень плохо, Генка…

А сама Любовь Аркус никогда не отступится, она давно уже хранитель этого «грааля», и у нее свои резоны. Человек она внешне открытый, душевный, исполненный эрудиции и понимания кино, возможно, как мало кто иной из его «понимателей». Но у нее свои пристрастия, и они вполне объяснимы.

Она давно уже в первой обойме этих маркетмейкеров российского кино, и, когда в каком-то контексте говорит про особую благодарность друзьям… Константину Эрнсту, Сергею Сельянову… Федору Бондарчуку и другим ПОДОБНОГО СТАТУСА персоналиям, тут сомнений в масштабах простирания ее кинематографической мысли не должно оставаться никаких.

И Балабанов стоит одним из первых в ее мартирологе «проклятых поэтов» российского кино. Вместе с соратниками она достраивала за него смыслы – и особенно там, где они очень плохо читались. К тому же Аркус была близким другом семьи. И хронистом, сама признается: когда он снимал свое последнее кино про колокольню, то разрешил ей снимать его за работой. Такое могло быть позволено только абсолютному авторитету в его глазах. По внешнему впечатлению, повторюсь, можно даже предположить, что материнский инстинкт, объектом которого был Леша в последние годы жизни (если память не изменяет, вторая жена говорила, что он ее мамой называл), в его случае делился уже натрое.

Для меня, с одной стороны, задача непростая – противопоставить свое видение мнению многознающей и убежденной Любови Аркус. Но, с другой, все, что здесь пишу, я пишу искренне и с полным пониманием своей позиции. Не делая попытки опровергнуть, что две художественно одаренные натуры принимали друг в друге участие и оказывали друг другу поддержку. А кто-то рядом на незримом высоком уровне, где принимают решения в стране победившего тоталитаризма, еще и следовал знакам и наставлениям самого высокого куратора. (Высказанным, вполне допускаю, лишь дважды-трижды в форме пожеланий и намеков.)

Ведь в словах и убеждениях Аркус есть и правда, пусть и схваченная с «бреющего либерального». Вот она комментирует становление современного кинопроцесса в России, говорит в беседе с журналистом-блогером Николаем Солодниковым (предлагаю неологизм, звучащий близко русскому слуху – «блогожуром», а-ля старое русское «балагур»), что у предыдущего поколения была общность, что они говорили на одном языке. Тогда как ничего общего у режиссеров последнего времени уже в 90-е не было: «Каждый говорил на своем языке, с трудом понимал другого… Про Лешу надо понимать, что он совсем другой человек…»

Но дальше она уходит в свое личное субъективное: «Что надо понимать про Лешу? Почему он сделал “Груз 200”? Вот он русский режиссер – то, что называется русский режиссер. Он был верующим человеком. Ты понимаешь, что все, что было на этой земле, – это Леша… От язычества, христианства, православия, раскольничества и богоборчества – это тоже Леша. То есть у него как бы нет формы. Все, что здесь было, все в нем есть… Режиссер не должен думать о том, как уберечь зрителя, а должен думать – как свой мир передать…»

Вот она говорит Солодникову, тоже не понявшему «Груза 200», что это именно из русского сердца снято, что это вообще наше все. На мой взгляд, хорошо и кратко охарактеризовал это кино Дмитрий Сосновский в «Российской газете» в 2015-м, назвав его «обескураживающе пустым».