«Вчера обедали Толстые и Волошин. Просидели у нас до 12 часов. Толстые мне понравились, особенно он. Большой, толстый, прекрасная голова, умное, совсем гладкое лицо, молодое, с каким-то детским, упрямо-лукавым выражением. Длинные волосы на косой пробор (могли бы быть покороче). Одет вообще с “нынешней” претенциозностью – серый короткий жилет, отложной воротник a l’enfant (как у ребенка) с длиннейшими острыми концами, смокинг с круглой фалдой, который смешно топорщится на его необъятном arriere-train. И все-таки милый, простой, не “гениальничает” – совсем bon efant. Жена его – художница, еврейка, с тонким профилем, глаза миндалинами, смуглая, рот некрасивый, зубы скверные в открытых, красных деснах (она это, конечно, знает, потому что улыбается с большой осторожностью). Волосы у нее темно-каштановые, гладко, по моде, обматывают всю голову и кончики ушей как парик. Одета тоже “стильно”. Ярко-красный неуклюжий балахон с золотым кружевным воротником. В ушах длинные хрустальные серьги. Руки, обнаженные до локтя, – красивые и маленькие. Его зовут Алексей Николаевич, ее – Софья Исааковна. Они не венчаны (Волошин мне говорил, что у него есть законная жена – какая-то акушерка, а у нее муж – философ!). У нее печальный взгляд, и когда она молчит, то вокруг рта вырезывается горькая, старческая складка. Ей можно дать лет 35–37. Ему лет 28–30. Она держится все время настороже, говорит “значительно”, обдуманно… почему-то запнулась и даже сконфузилась, когда ей по течению беседы пришлось сказать, что она родилась в “Витебске”… Может быть, ей неприятно, что она еврейка? Говорит она без акцента, хотя с какой-то примесью. Он совсем прост, свободен, смеется, острит, горячится… Из всех “звезд” современного Парнаса Толстой произвел на меня самое приятное впечатление».
Р. М. Хин-Гольдовская
Что это? Субъективное представление о красоте? Ведь множество свидетельств о том, что Софья красива. Да и сам Алексей Толстой называл ее красавицей. Могла ли столь сильно измениться? Или предвзятое отношение писательницы?
Существуют, кстати, фотографии, где юная Софья весьма мила.
Впрочем, это неважно. Важно то, что мы видим пока добрые отношения между супругами, ну или, если все-таки говорить без всякого рода словесных эквилибристик, – сожителями. Видим то, что увидела писательница Хин-Гольдовская.
Дело, конечно, не во внешности. Когда полюбил, все устраивало. Рубежным стал момент, когда Алексей углубился в художественную прозу, полностью оставив живопись, а Софья окунулась в картины…
Тем не менее отношения продолжались. Толстой по-прежнему частенько заходил в студию, где работала Софья. А рядом с ней, за соседним мольбертом, он заметил барышню, которая показалась ему необыкновенно красивой. Это была Наталья Крандиевская, поэтесса, которая пробовала себя и в живописи. Чтобы показать ее внешность, сошлюсь на подлинного знатока женской красоты Ивана Алексеевича Бунина:
«Она пришла ко мне однажды в морозные сумерки, вся в инее – иней опушил всю ее беличью шапочку, беличий воротник шубки, ресницы, уголки губ, – и я просто поражен был ее юной прелестью, ее девичьей красотой и восхищен талантливостью ее стихов».
Софья представила Алексея и Наталью друг другу и вряд ли заметила, как изменилось выражение его лица.
Вскоре он узнал, что Наталья пишет неплохие стихи, что происходит она из литературной семьи. Отец Натальи был редактором-издателем «Бюллетеней литературы и жизни», постоянно вращался в кругу известных писателей. Мать Натальи – Анастасия Кузьмичева – была хорошо знакома с Максимом Горьким, Антоном Павловичем Чеховым, Василием Васильевичем Розановым, да и сама писала книги. Она окончила Высшие женские курсы, созданные в 1872 году сверхштатным профессором всеобщей истории Московского университета Владимиром Ивановичем Герье, дававшие очень хорошее образование. Впоследствии они были преобразованы в 3-й Московский государственный университет. После окончания курсов Анастасия ушла в творчество. Сохранилось упоминание о ней в письме Горького, адресованном Чехову: «Видел писательницу Крандиевскую – хороша. Скромная, о себе много не думает, видимо, хорошая мать, дети – славные…»
У ней были две дочери: старшая, Наталья, которую дома звали Туся, и Надежда, к ней с детства прилипло прозвище Дюна. Наталья стала поэтессой, а Надежда – скульптором.
В романе «Хождение по мукам» Толстой вывел Наталью в образе Кати, а Надежду – в образе Даши.
Толстой даже вложил в уста Даши строки из замечательного стихотворения Натальи Крандиевской.
Сыплет звезды август холодеющий